Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Самсон Вырин, много чего, надо думать, повидавший за двадцать пять лет армейской службы, а еще более наслушавшийся из разговоров своих мимолетных постояльцев (сколько их промелькнуло за – тоже ни много ни мало – пятнадцать лет! хватило бы на большую энциклопедию русской жизни), – казалось бы, мог сообразить, что для бедной Дуни все жребии более или менее равны; и утешаться хотя бы тем, что зато в Петербурге у нее есть шанс встретить – например, вечером на Невском проспекте – Пушкина! А впрочем – нет, ведь Пушкин уже находился в южной ссылке. И Грибоедов уехал в Персию, как назло.
Ну ладно, не циник. И не стоик. Разбитому сердцу не прикажешь. Но чего он, Самсон Вырин, не учел, в чем, прямо скажем, просчитался – это что в сюжете задействован характер как раз не типический. А вот А. Г. Н. просек это буквально с ходу – и сумел дать понять И. П. Б., – и А. С. П., само собой, оценил.
Разумеется, речь не о Минском. Тот вообще заурядный романтик. С Шиллером в башке и с нагайкой в руке. С одной стороны – все дозволено, с другой – что-то такое способен чувствовать, вроде вины или угрызения совести за поруганную им чужую честь. Вырин эту проблему обходит как нерелевантную, он беспринципно кроток: «Что с возу упало, то пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее понапрасну». Минский – должно быть, записной театрал – лучше представляет себе переживания оскорбленных отцов: «Ни ты, ни она – вы не забудете того, что случилось». А потом: «Что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать?» Интересно, с чего он это взял; найти бы источник. Гюго ведь еще не сочинил «Король забавляется». Ни тем более Верди – «Риголетто». Значит, все-таки, наверное, Шиллер: «Коварство и любовь». Что женился (если барыню, легшую в финале на груду песка, и вправду зовут теперь Авдотьей Минской) – это наш гусар, конечно, молодец, ставим ему жирный плюс.
Но сильно сомневаюсь, что он решился бы, будь она существо обыкновенное.
Вы припомните: как реагировали на нее мужчины – все, без исключения, – когда она была еще нимфеткой. (И как же она умела с ними обращаться – и как, вероятно, презирала, а не только жалела, своего отца, который ведь эксплуатировал ее красоту и обаяние в интересах дела и даже – в чисто шкурных. «Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать аль отужинать, а в самом деле только чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало, барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает».) Титулярный советник А. Г. Н. в темных сенях просит у нее, у четырнадцатилетней, поцелуя – и всю оставшуюся жизнь не может его забыть. И мы догадываемся, что не он первый, хоть Пушкин и вычеркнул «ее томные глаза, ее вдруг исчезнувшую улыбку, теплоту ее дыхания и свежее напечатление губок». Также не стоит сомневаться, что А. Г. Н. заплатил – или, во всяком случае, попытался заплатить – за этот поцелуй никак не меньше, чем рыжему кривому мальчику за последнее сообщение о ней.
