– Он пошел за мной? – быстро спросил лесник.
– А за кем еще? – негромко поинтересовался милиционер.
– Куда? – спросил Шустов.
Милиционер нетерпеливо кивнул в сторону перевала. Шустов набрал воздуха и выдохнул.
– Пойду за ним.
– Куда?! Стоять!
Лицо Семенова сделалось бледным, глаза заволокло какой-то бешеной пленкой. Шустов невольно попятился.
– Никуда не пойдешь, – сказал Семенов.
Он кивнул на вход в зимовье, и Шустов покорно шагнул внутрь. За ним вошел Семенов. Шустов устало опустился на нары, сгорбился. Семенов топтался перед печкой, сцепив руки сзади.
– Да что произошло страшного? – подал голос Шустов. – Я же не нарочно. И мы… еще успеем…
– У меня, – сказал Семенов, крепко блестя зубами, – задание. Я опер, а не турист, ты понял, парнишка?
– Понял, – ответил Шустов миролюбиво.
– Мне ваши заповедные кошки-мышки осточертели. Здесь собаки нужны, а не опера. Бегать по горам и долам.
– Ну, так вышло, – сказал Шустов.
– Вышло дышло. Куда ты поперся? В тетрадку писать? Что ты там вообще пишешь? Записки сумасшедшего? Доносы?.. На тебя самого пора дело заводить, парень. Ты же явный уклонист. А это знаешь, чем пахнет? – спросил Семенов, останавливаясь и наклоняясь к нему. – Реальным сроком. Понял?
Шустов кивнул. Он чувствовал себя попавшим в какую-то западню. Вот так внезапно: из области сияющей свободы в тесный и душный человеческий мирок-морок. А Семенов вошел во вкус. Ему явно это нравилось: нависать над смущенным провинившимся лесником и впечатывать ему в сознание суровые истины.
– Ты зря тут мутишь, – продолжал он, – строишь из себя путешественника или… Джека Лондона! – выпалил милиционер.
И в это время раздался выстрел, совсем недалеко. Семенов быстро глянул в оконце и выскочил наружу. «Эй! Ааа! Он здесь! Здесь, говорю! Пришел!» Шустов покосился на оконце, быстро вытащил тетрадь и сунул ее в свой мешок. Милиционер не входил, ждал лесничего. И Шустов ждал. Лесничий шел долго, очень долго, слишком долго… За это время лесник успел снова вынуть тетрадь и завернуть ее в свой рваный малиновый свитер, подаренный ему на прощание Валеркой, и опять сунуть в мешок. Потом он налил в кружку холодного черного терпкого чая и напился. После ходьбы ему было жарко. Шустов сидел на нарах и готовился к появлению Андрейченко. И внезапно он почувствовал себя тем, кого они все тут искали – эвенком Мальчакитовым, Тунгусом. Вот был такой миг, когда он оглянулся в зимовье какими-то чужими глазами, словно ища прореху, дыру, в которую можно нырнуть.
