и осенний запах сырой земли,
и морская соль под летним дождём,
сто дорог, что мы с тобою прошли,
сто дорог, что мы с тобою пройдём.
И стоит моя армия на ветру,
и внизу колосится спелая рожь.
Потому-то я никогда не умру,
потому-то ты никогда не умрешь.
LOVE IS
Роберт – нормальный парень: глаза как гвозди,
носит драные джинсы, короткий хвостик,
любит свой мотоцикл и большую скорость,
чтобы рвущийся воздух трещал, как хворост;
мама смеётся: «Робби, подхватишь насморк».
Робби, если дерётся, – обычно насмерть,
клал он на Библию, копов и на законность.
Роберту двадцать четыре, он верит в то, что
жить после тридцати – уныло и тошно,
с радостью вмятины носит на чёрном шлеме.
Только за Робертом ходят в последнее время
три приставучие шлюхи – куда б сорваться?
Всё не отводят глаз от его затылка.
Он допивает до дна седьмую бутылку
пива, садится и выжимает сто двадцать.
Не помогает. От них ему не убраться.
Робби уже не помнит, как было прежде,
вот в черепах бандана, улыбка злая.
Ходят за ним три шлюхи – Вера, Надежда,
имени третьей Роберт даже не знает.
Ходят, глядят в его костлявую спину,
в бледную тощую шею смертельно больного.
Они обещают, что гадость из Роберта вынут,
жизнь после этого, дескать, начнётся снова.
Только вот Роберт – парень не из наивных,
он таких видел – добрых, гостеприимных,
первую дозу всегда предлагали бесплатно.
Роб никогда не верил в такую халяву,
да и вообще, – эти шлюхи ему неприятны.
Шли бы уже к идиоту другому, право.
Двадцать второго, пасмурным воскресеньем,
Роберт выходит из дома. Идёт неровно.
(Мама спросила: что ж на своих? здоров ли?).
Эти же трое сзади – пугающей тенью.
Слушай, чувак: у каждого есть свои тайны –
эти, что будят из шкафа негромким стуком.
Роберт доходит до пустыря на окраине
и, развернувшись, стреляет по этим сукам.
…Роберт сидит, и глаза его пересохли,
красные: то ли ветер, а то ль отоспаться.
Третья встаёт, вытирает красный висок, и
ласково гладит его по ссаженным пальцам.
Дорогой мой воображаемый друг,
порождение бесконечного сна,
я пишу тебе рассказать, что у нас наступает весна,
и, хотя на субботу обещают минус шестна-
дцать, меня не обманешь: я чувствую, как со дна
бесконечной реки поднимаются тёплые воды.
До апреля два месяца, – что там той непогоды.
Дорогой мой друг, придуманный мной с тоски,
в духоте одинокого лета, когда виски
каждым утром ломит от выпитого вина, –
дорогой мой друг, я пишу, что у нас весна,
и она – одно, что спасает от темноты,
