Сам подполковник Дадануда стоял на кафедре и рассказывал слушателям, которых можно было назвать краснофлотцами разве что условно, если принять во внимание красный цвет их стрелецких кафтанов, примерно следующее:
— Название страны «Месопотамия» восходит к прозвищу ее первого правителя — царя Фуфытры Дерзкого Мясопотома, каковое он получил вследствие того, что на всех светских, ритуальных и протокольных трапезах на вопрос о том, не желает ли его царское величество закусить мясцом, неизменно ответствовал: «Мясо — потом».
Увидев меня, подполковник на мгновение замолкает, а потом командует:
— К поимке диверсанта приступить! Операция по схеме номер девять!
Все стрельцы выскакивают из-за парт, сбрасывают дорогие кафтаны и, оказавшись под ними в полосатом старомодном белье, с криками:
— Есть, есть, господин подполковник! — бросаются на меня.
— Отставить! — командует бдительный преподаватель. — Для следования к месту приема пищи в две шеренги, стройсь!
Краснофлотцы послушно построились, но что произошло с ними дальше, я так никогда и не узнаю, потому, как вам уже известно, радостно проснулся в апартаментах гостеприимной Калерии.
В первой попавшейся углической больнице я передал блудного сына нашей истории на попечение заспанной санитарки, зябко поеживающейся от предрассветной свежести. Бабулька, широко зевая и потирая глаза, разохалась, увидев страдальца, попросила меня подождать доктора и рассказать все, что я знаю, ему. Заметно было, что она просто еще не очень проснулась и жаждет вернуться в объятья Морфея, поэтому я, согласно кивнув, уселся на банкетку. Но, как только старушка скрылась за дверью в поисках врача, я, помахав Генке и, сделав ему на прощанье страшные глаза, выбежал из приемного покоя.
Саид сидел за рулем и уже заводил мотор. Я мгновенно оказался внутри машины, и в следующий миг с места в карьер мы уже неслись под взволнованные дилетантские речитативы разбуженных ее шумом углических собак и профессиональные партии петухов, возвещавших о близком наступлении нового дня.
Я рассказал Саиду, как прошла сдача Генки в руки служительницы Гиппократа. Саид одобрительно хмыкал и в сотый раз принимался доказывать мне, сколь мудро и правильно поступил он с Генкой. Я старательно молчал, потому что ощущал себя совершенно разбитым и каким-то неудовлетворенным. Почувствовав, что я не желаю быть ему оппонентом в споре по причине отсутствия какого бы то ни было моего мнения о мере генкиного наказания, Саид начал тихонько напевать про миллион алых роз, а я почти задремал.
