Это было не совсем так, потому что в конце недели Фея съедала вареную муку с яйцом или без яйца, а Лала Натика ела каждый день. Есть чечевицу, поданную на серебряном подносе в фарфоровых тарелках ручной росписи, и получать при этом уроки этикета — бабушка учила меня пользоваться столовыми приборами то на русский, то на французский манер — это было, по крайней мере, странно. Неудивительно поэтому, что мне совсем не хотелось приглашать в наш дом друзей.
* * *
Я совсем перестала есть, потому что пища, которую мне предлагали, была отвратительной. Я очень сильно похудела. Виновным в моем истощении был этот бессердечный бородач. Во всяком случае, так утверждали Тата и Лала, упрекая Фею за мою худобу. Фидель тоже заметил, что я очень изменилась:
— Что с девчонкой? Она бледная, как смерть, и худая, как гвоздь! Я позову Валейо, чтобы он ее посмотрел.
Валейо был личным жрецом Фиделя.
— У нее наверняка что-то не так. Она, видно, заболела.
— Не думаю, чтобы она была больна.
— Тогда объясни мне, ради Бога, в чем дело.
— Все дело в том, что она ничего не ест.
— Не ест? Но почему, черт возьми, она не ест?
— Потому что… Дело в том, что… Видишь ли…
— Потому что нечего есть! — вмешалась Тата, как фурия, лишив Фею возможности и дальше путаться в непонятных объяснениях. — Я не знаю, в каком мире живете вы, но надо быть слепым и глухим, чтобы не знать о том, что половина народа голодает!
Под воздействием Феи и Таты в его крови увеличилось процентное содержание адреналина, в чем он совсем не нуждался, поскольку об этом уже позаботились десять миллионов человек, которые все время кричали и аплодировали ему. По моему мнению, именно после этого он принял решение не позволять докучать себе мелочами.
— Как произошло, что в этом доме нечего есть?
И Фея, мертвея от стыда, объяснила:
— Видишь ли, все, что нам дали по карточкам в этом месяце, — это чечевица. Ни молока, ни…
На следующий день к нам пришел молоденький солдатик с веселым лицом. Он принес нам бидон молока с «небольшой фермы Команданте».
* * *
Так обстояли дела, когда я пережила свою первую трансцендентальную трагедию: меня отправили в проклятую школу, где весь год меня донимали рвота и недержание мочи. Эта ненавистная школа называлась Маргот Парага. Теперь я носила белую униформу с множеством петель и застежек и отвратительные двухцветные туфли. Жизнь в коллективе не приносила мне ничего, кроме страданий. Чтобы извлечь хоть какую-нибудь пользу от своего пребывания в школе, я решила закалять свою волю.
