Я не очень хорошо поняла, что произошло, и предположила, что Фидель вместо дома даст нам дворец. Где там! Вместо отданного дома нам досталась квартира. Теперь мы жили на углу первой авеню и шестнадцатой улицы Мирамара. Лицом к морю. В наше новое жилье мы переехали почти с пустыми руками.
В моих ушах до сих пор эхом раздаются осуждающие слова Лалы Натики, возмущенной глупым поступком дочери. Я и сейчас ощущаю тяжелую атмосферу, царящую тогда в нашей «матриархальной» семье.
Несчастной женщине удалось спрятать люстру с тысячами хрустальных слезинок, но в нашем новом жилище плачущему пауку так и не нашлось места, потому что потолок в квартире не выдержал бы его веса.
Вероятно, мне было тогда очень одиноко, потому что в три года я все еще не могла обойтись без соски.
Я просыпалась с глазами, склеенными, как створки раковины. У меня нестерпимо болел живот. И я, как одержимая, кашляла.
Жизнь была бы невыносима, если бы не море. Оно успокаивало меня своим размеренным шумом, своей бесконечностью. Мне было хорошо у моря. Я воспринимала его как живое существо — большое, сильное и доброе. Я любила этого огромного зверя, лижущего языком мои ноги.
А еще я любила свою подружку, живущую в соседнем доме. Меня не очень огорчало то, что она была ко мне меньше привязана, чем я к ней. Мне нравилось бывать у нее дома. Особенно я любила оставаться на ночь, потому что мама подружки рассказывала нам разные истории, а я их обожала. А еще в этом доме меня угощали свежими яйцами, которые привозили родственники из деревни. В этом доме мне нравилось все, кроме брата подружки. Он был еще более невыносимым, чем моя сестра Натали. Бедная Натали! Она кричала во сне и звала: «Папа! Папа!» А потом плакала. Она тосковала по доктору Орландо. В нашем доме ей было еще более одиноко, чем мне.
* * *
Уж не знаю, кто в этом виноват — Революция, Кастро, Гевара или Тортемпион, но только вещи вдруг стали появляться и исчезать сами по себе, будто ими управлял фокусник-невидимка: периодически пропадало электричество, исчезала вода, с продуктами стало твориться что-то совсем невероятное. В магазин теперь нужно было ходить с карточками, без них ничего нельзя было приобрести. Откровенно говоря, на эти карточки выдавали не Бог весть что. Тата часами стояла в очередях, но в результате блюда, приготовленные из принесенных ею продуктов, почему-то в течение долгого времени имели один и тот же цвет и вкус. Несколько недель мы ели зеленую кашу-размазню, которая называлась «пюре из шпината без молока». А когда шпинат кончился, еда из зеленой превратилась в коричневую. Теперь то, что мы ели, называлось «чечевица без соли». От нее отказался даже Попейе. И я тоже.
