открывающее камень, который ведет в царство сокровищ, и слово
чунга, которое запирает этот камень (сказка 41). Однако если
чанга и чунга — какие-то непонятные слова, то
шап (квасцы) и
шекер (сахар) — обычные турецкие слова, но каково же их волшебное действие! (сказка 77).
С каким-то суеверным благоговением относится турецкая сказка к волшебному слову. Из седых времен донесла до нас сказка культ магического слова: достаточно одного «доброго» или «злого» слова, чтобы нормы жизни были сразу нарушены, чтобы реальная действительность мгновенно подчинилась этой властной и неотвратимой силе. Здесь, как и в старинном русском быту, достаточно «знать слово», чтобы вмешиваться по своему усмотрению в обыденную жизнь стихий и людей. Если формула «по велению аллаха, по соизволению рыбы»[13] которая производит такое потрясающее действие в сказке 63, подправлена исламом, то сказки знают и более древние формулы заклятий и проклятий. По одному слову ходжй, мать девочки превращается в черную корову (сказка 39), проклятие дэвов превращает девушку в мужчину (сказка 22). Только одну фразу сказала старуха — и мальчик уже сохнет от любви к трем померанцам, которые становятся главной целью его жизни (сказка 18). В другой сказке старуха произносит закдятие с тем, чтобы мальчика охватила страсть к Джейлен-ханым.
Слово и способность говорить, по представлению турецких сказок, свойственны всей природе вообще, а не только человеку. В сказках говорит и волшебный конь, и змея, и обезьяна, — говорит даже печень, которую дэв вырвал из человеческого трупа (сказка 33). В этом же плане трактует турецкая сказка и широко известный в фольклоре многих народов «язык животных». Этот язык знает Искендер, главное действующее лицо сказки 24; на этой именно почве наживает он себе смертельных врагов в лице своей собственной матери и позднее везира. «Птичий язык» знает девушка, героиня сказки 33,— только это обстоятельство и спасает бедняжку от дэва, который уже приготовился ее съесть.
При всей своей фантастичности турецкие сказки очень часто прямо-таки поражают знанием жизни, знанием человеческого сердца. Вот только два примера. В полном отчаянии делает измученный сын йеменского падишаха первую и последнюю попытку проникнуть в заколдованный сад за белой розой, которая приблизит его к недосягаемой возлюбленной (сказка 9). И вот в этот решительный для него момент ему преграждает путь страшная кошка: как оказалось, это была старшая дочь ведьмы. Какой же тут выход? Сказка средней глубины нашла бы его не задумываясь: герой мог бы, воспрянув духом, убить эту кошку (на то он и герой!) или усыпить ее каким-нибудь талисманом, и, с точки зрения сказочной логики, все было бы очень хорошо. Но наша сказка прибегла к другому выходу, отказавшись от шаблонного, внешнего решения: «А та, хоть и была в образе кошки, но, увидев молодца,
