Против физики даже Екатерина II была бессильна.
Улыбнувшись мне, государыня сказала:
— Вы все хорошеете, милое дитя. Делаете успехи. Ваш этюд головы Петра Первого произвел на нас глубокое впечатление. Вундербар! [6]
Я присела в полупоклоне.
— У меня для вас будет еще задание. Но об этом позже. Будьте здоровы! — И покинула меня, взяв Бецкого под руку.
Вскоре она со свитой удалилась на мызу Григория Орлова, а Этьен и я долго еще рассматривали Гром-камень со всех сторон, фантазируя, что и как надо в нем скорректировать.
Словом, к апрелю 1770 года будущий постамент замер на берегу в ожидании баржи. А она только начинала строиться…
8
Гипсовую модель Фальконе завершил еще летом 1769 года и готов был выставить на всеобщее обсуждение, но Бецкой тянул, занимаясь другими своими неотложными делами, а императрицу тоже отвлекали — то война с Турцией, то переговоры с Пруссией о разделе Речи Посполитой (то есть Польши и Западной Малороссии) — это я читала в русских газетах. В общем, ему и ей было не до нас. Наша работа буксовала. Я по заданию Екатерины II делала бюсты французского короля Генриха IV и его министра финансов герцога де Сюлли (разумеется, по портретам, так как жили они почти что за двести лет до нас) и возила их государыне в Царское Село. Фальконе же, если не пропадал в Лахте, то занимался строительством литейной мастерской. Вместе с Фельтоном они рассчитали, что для устойчивости памятника нужно укрепить место на Сенатской площади 75–80 сваями, вбитыми в грунт. После долгой переписки с Бецким были приглашены рабочие, общим числом не меньше 300, но трудились они медленно, без особого рвения, и возня с ними растянулась чуть ли не на два месяца.
Осенью я болела — сильно простудилась, выпив по беспечности холодной воды, и потом никак не могла вылечить горло; без конца кашляла — даже опасалась чахотки, но, по счастью, как-то обошлось; постепенно вернулась в свое обычное состояние. Раза два были с Фальконе в театре, но ему, плохо понимавшему разговорную русскую речь, было скучно, а ходить мне одной, незамужней даме, по тогдашним представлениям, выглядело бы верхом неприличия.
Накануне Рождества 1769 года прибежал Фонтен с горящими глазами: Анна беременна, и малыш, по расчетам, должен появиться в мае. Рождество мы справляли без них — Анне нездоровилось, мать была при ней, Александр тоже, а у нас в гостях — Федор Гордеев с молодой женой и художник Лосенко, рисовавший гипсовую модель памятника Петру по заданию Бецкого. Этот Лосенко был человеком молчаливым и сильно пьющим, но ценил Фальконе и весной в Академии проголосовал за него; в молодости он учился во Франции, даже имел большую золотую медаль от французской Академии за картину «Жертвоприношение Авраама». А на Рождество, крепко выпив, попытался за мной ухаживать, но потом сломался и заснул богатырским сном у нас на диване в мастерской.
