— И в самом Петербурге? — спрашивал Фальконе в страхе, то и дело почесываясь.
— В Петербурге меньше. Применяем новое средство — дымовую шашку. Запираем окна и двери, зажигаем шашку и выкуриваем мерзких насекомых в течение часа. Месяц без клопов гарантирован.
Эти перспективы нас не слишком порадовали.
Русская еда отличалась жирностью — на поверхности супа плавали масляные круги, не давая ему остыть, отчего есть было невозможно. А зато пироги с рыбой очень мне понравились и, конечно, с черной смородиной под чаек из самовара — мило и вкусно. А Фонтен пристрастился к местному напитку, называемому квасом, — пил в больших количествах и с большим удовольствием; мне же квас не особенно приглянулся из-за его кислинки, чем напоминал забродивший морс.
Дождик кончился, и вполне благополучно перебрались мы в Новгород Великий. Там переночевали и уже с утра 15 октября подъезжали к Питеру — как все русские называют Петербург. Слава Богу, наше путешествие подходило к концу — без потерь и серьезных хворей.
Глава пятая
ПЕТЕРБУРГ — НАЧАЛО
1
Как и было загодя оговорено, поселились мы у купца Мишеля, в собственном его доме у Зеленого моста через речку Мойку. Рядом, обращенный фасадом на Невский проспект, находился некогда деревянный дворец прежней императрицы — Елизаветы Петровны, но потом он пришел в негодность и его частично разобрали — оставались лишь тронный зал и кухонный блок. Вот как раз в помещении тронного зала, по приказу Бецкого, оборудовали мастерскую для Фальконе. А Мишель для домашней мастерской, в десять раз меньшей, согласился отвести свою залу для балов.
Дом у него был трехэтажный: нижний занимал магазин фарфора, где мы сразу разглядели наши севрские бисквиты, а второй и третий — жилые. Зала-мастерская располагалась в глубине, вдалеке от фасада, с окнами во внутренний садик. Чистый, уютный, милый.
Сам Мишель представлял собой подвижного толстенького мужчину лет 50, сдобного, веселого, говорившего без умолку. Рассыпался перед нами в любезностях. Угощал за столом усердно.
Был он женат на русской — Фекле Ивановне, выше него на целую голову, очень дородной госпоже с громким голосом (им она понукала слуг), — и растили они трех детей: мальчиков и девочку. Старшему — десять лет, младшему — два. Отпрыски говорили по-французски очень плохо, а супруга и вовсе не говорила, но зато Мишель толковал по-русски легко и служил нашим переводчиком.
У меня оказалась славная комнатка окнами во двор, без каких-то излишеств — металлическая кровать, столик, стул, платяной шкафчик, рукомойник и зеркало. На столе — масляная лампа. На кровати почему-то три подушки — в основании крупная, сверху меньше, сверху вовсе небольшая, называемая по-русски «думка». О ее предназначении до сих пор не имею отчетливого понятия.
