Демидов позировал скульптору, который лепил его бюст. Это был француз Доминик Рашетг, приехавший несколько лет назад в Россию, и она стала для него второй родиной.
Увидав Михаила, Демидов приветливо улыбнулся.
— Да ты, брат, никак еще больше вырос! Экая верста коломенская!.. Не удрал с моим "Франциском"? Молодец!
— О, батенька!
Михаил завернул рукав камзола.
— Вот он, целенький! Тут все мое будущее.
— Не в одних деньгах счастье, Миша. Душу свою надобно беречь. Руки-ноги срастутся, а душу переломишь — не сживется. И жить надобно по совести, никого не бояться. Совесть, она хоть и без зубов, но загрызет.
Михаил рассказал о петербургских новостях, о кружке Львова, Капниста, Державина, об отъезде Хемницера в Турцию.
— И ты его провожаешь? Так отчего бы тебе, братец, далее с ним не пуститься в путь? Он до Черного моря, а ты далее, в Европу! Язык-то не забыл французский, по-итальянски малость я тоже тебя учил. Поглядим, что там изваял Жак? — он скинул с бюста ткань. — Глянь, а? Вот и ты тоже так учись.
Михаил не мог отвести глаз от скульптуры. Какое выразительное лицо, какие умные глаза и… хитроватая улыбка!
— А еще, Михаил, запомни, жить надо весело, не кручиниться. Потому как от кручины заводятся тараканы и болезни, даже бывает помешательство разума. У тебя, конечно, к православной крови примешалось что-то южное, однако и моя частица души в тебе содержится. Иди, Мишка! Я еще занят тут.
…Спустя три дня путешественники сидели в карете и вновь вели долгие беседы, наслаждаясь дружеством.
— Дружба — это блаженство, которое слетает к нам с небес, особливо для столь одиноких и тихих людей, как мы с тобой, Мишель! — разглагольствовал Хемницер.
Иван Иванович повеселел и был неутомим в своих откровениях. Кому еще он мог рассказать о своих чувствах к Машеньке? О том, как разрывается его сердце меж нею и Львовым.
— Ах, Николай Александрович как умен! Обхождение его имеет что-то пленительное, разум украшен столькими приятностями! Как действует он на друзей своих! А вкус его выше всех!
Но в сердце Хемницера царила Машенька. Он так и не узнал, что друзья его втайне обвенчались. Михаил об этом не проронил ни слова.
— Я понимаю: не пара я ей, предпочтет она Львовиньку, однако я предан им обоим. Мишель, перед отъездом подготовил я книгу стихов и басен и посвятил ее Марии Алексеевне. Знаешь, боялся, не оскорбит ли книга ее вкуса и красоты. И вместо фамилии своей на обложке поставил буквы N.N. О, я ее боготворю!
