— Ну-ка, Васька, поговори с гостями, как умеешь.
Курносый детина зажмурился.
— Бонжур, мадамы и мусье. Кушайте. Ан, до, труа. Аревуар, — выпалил и удалился.
— Николай Александрович, дорогой гость! — Хозяин занимал Львова, мелкопоместного дворянина, а таких Демидов уважал. — Для тебя я нарочно выписал рожечников. Разве такое в Петербургах увидишь-услышишь? Ты человек культурный, любитель народной музыки, сколько песен, сказывают, уже собрал.
— Собрал, собрал, Прокопий Акинфиевич, люблю наши простонародные песни. Хотел я спросить: отчего это так странно одеты лакеи у вашего сиятельства?
— Какое я тебе сиятельство? — недовольно пробурчал барин. — А ежели тебя интересует, то могу сказать. Оттого мои лакеи таковы, что образ их — это как бы наша Россия в нынешние времена. Мы все наполовину — русские мужики, а на вторую половину — французы или немцы. Что? Хорошо я удумал? — И он захохотал так, что стены задрожали.
— Однако каковы рожечники? — напомнил Львов.
Демидов хлопнул в ладоши, и из-за двери вышло не менее десяти мужиков. У каждого в руках рог или рожок, и каждый рог издавал лишь один звук определенной высоты. Львов поразился нежному, мелодичному звучанию. Даже встал, чтобы лучше всех видеть, и на лице его отразился такой восторг, что стоявший неподалеку Мишка тоже засмотрелся: столь выразительных, искрящихся и умных лиц он еще не видел.
— Браво! Браво! Прокопий Акинфиевич, ай да молодцы!
— В Петербурге разве такое услышите? — вел свое Демидов. — Петербург?! Да там все пиликают на скрипочках да на этих, как их, виолончелях. А у нас на Москве — все наособинку! У нас сад, так конца ему нет, не то что ваш Летний, насквозь просвечивает, мраморов-то боле, чем людей. Что это за гулянье? Москва вроде как тайга или океан, будто не один город, а много. А столица ваша? Фуй! Одна Нева только и хороша.
Прокопий Акинфиевич был прав. Что за город Петербург в сравнении с Москвой? Вытянулся по ранжиру, улицы под нумерами, ни тупиков, ни садов, в которых заблудиться можно. А нравы? В Москве каждый вельможа себе господин, граф-государь, вдали-то от императорского двора. Ему важно не только порядок соблюдать, но и удивить гостя; своих подданных, крепостных и дворовых поразить — тоже радость. Ему надо, чтобы любили его, за это он на любой кураж, на дорогой подарок готов пойти. Иной вельможа и за великие деньги крепостного своего ни за что не отдаст. Зато подойди к нему в удачный час, подари бочонок устриц — и получай вольную. Отгого-то граф Орлов жаловался государыне Екатерине: "Москва и так была сброд самодовольных людей, но по крайней мере род некоторого порядка сохраняла, а теперь все вышло из своего положения".
