Слез мало, замечает он. А все — слова, слова, слова. И это пугало. Даже искренние слова кому-то нужны, не мертвому же. Казалось, в смерть Сталина народ не имел права поверить. Почему, однако? Ведь было сообщение, что Сталин тяжело болен. В том-то и дело: болеть Сталин мог, умереть не может, ибо Сталин — это не просто человек и не только вождь. Сталин — это Понятие, это Способ жизни, утвердивший себя после Отечественной войны, казалось, навсегда.
Андрей, взяв в руки газету, еще раз взглянул на портрет человека в маршальском кителе, со звездочкой на груди. Волевое, даже красивое лицо с морщинками у глаз, с густыми, надежно откинутыми назад волосами. Не позирует, стоит спокойно, пальцы правой руки за бортом кителя. «Но почему «Понятие»? — думал Андрей. — Вполне реальный конкретный человек». Два ответа, что умер вполне реальный, конкретный человек и умерло Понятие, не укладывались в одном слове — Сталин. А может, существовало два Сталина, и вот один из них умер — Сталин-человек, а Сталин-Понятие, Явление, История остался? Этот ответ показался убедительным. Но надолго ли этот второй, не ушедший из жизни Сталин, теперь сохранится? Да и сможет ли он вообще существовать в одиночестве, без первого себя?
И тут поймал себя на том, что ему обидно за Петра. Да, конечно, понятно, вождь и работяга-ученый, мало кому известный. Но разве не выравнивает смерть умерших?
В электричке было мало пассажиров. Андрей обратил внимание на двух впереди сидящих женщин. Одна была в светлом платке, по-деревенски повязанном узелком на шее, другая в черной шляпке с пером. И хотя Андрей видел лишь затылки женщин, а не лица, он слышал тем не менее их разговор. Говорила больше та, что была в светлом платке.
— Этакая сила в смерти… Господи. Такого человек смела… Осиротели мы, Петровна, осиротели… Подумать страшно — как дальше-то жить? Не запутаемся ли без него-то в государстве?
Та, которая была в шляпке, Петровна, молча кивала головой и, казалось, плакала.
Андрей попытался представить себе лица женщин. Говорившая, что «мы осиротели», казалась ему круглолицей курносой крестьянкой, а плачущая Петровна в шляпке — старая интеллигентка-учительница с седыми волосиками над верхней губой. На первой же остановке обе женщины поднялись и вышли из вагона. Андрей успел заметить их лица: женщина в платке оказалась морщинистой, тонкогубой и длинноносой, а та, что в шляпке, была абсолютно седая с крохотным добрым лицом и заметно трясущимися руками.
