— Оркестр моего отца[254], — весело представил их эмир.
Когда ужин начался, оркестр заиграл самые печальные из турецких мелодий. «Сыграйте что-нибудь иностранное», — крикнул один из гостей[255]. Со двора послышались нестройные звуки. Зазвонил телефон: шериф Мекки, в свою очередь, хотел послушать. Мелодия стала внятной: это была «Deutschland über Alles»[256]. Потребовали другой музыки, но от сырости Джедды кожа на барабанах растянулась. Их подсушили у огня, и зазвучала новая мелодия. Она называлась «Гимн ненависти»[257]… «Это, — сказал один из арабов, — всего лишь похоронный марш».[258] Но Лоуренс и Сторрс покатывались со смеху и распорядились одарить музыкантов…
Эмир Али в Рабеге, как ни был обеспокоен письмом, которое привез ему Лоуренс, выполнил инструкции, которые оно содержало. Лоуренс был связан со многими знакомыми эмира, и беседа была дружелюбной, несмотря на болезнь Али, в котором глубокое благочестие плохо смирялось с приказом помогать этому неверному. Но Лоуренс должен был его узнать: если каждый из сыновей великого шерифа был похож на Абдуллу, действия, предпринятые Арабским бюро, оказывались абсурдными, а восстание было заранее проиграно.
Действительно ли, как он писал, он выехал из Каира на поиски вождя, способного придать арабскому восстанию тот смысл, который оно несло в себе? Видимо, память обманывала его, он принял за воображаемую преднамеренность то действие, ценность которой была, напротив, в молниеносном очищении его замысла. До Джедды проблема арабского вождя не выдвигалась им ни разу — ни в письмах, ни в «Арабском бюллетене», ни в Месопотамии; для него, как и для его друзей, этим вождем был великий шериф. Именно этот ослепительный опыт, путаница в Джедде между турецкой системой и поразительным возвращением во времена хиджры[259], тонкие уловки Абдуллы на переднем плане той сцены, в глубине которой Лоуренс ощущал брожение запутанной и суровой эпопеи, — этот опыт побуждал его как можно скорее отвергнуть руководство Хуссейна, попытаться заключить его в рамки строго символические, и прежде всего поставить проблему вождя. То, что подлинный вождь существовал в великой Аравии, не было предрешено; но без этого вождя Аравии не было бы вовсе.
И, может быть, было еще что-то?
У всякого деятеля есть свой стиль действия: такой явный, что иногда он кажется не столько его чертой, сколько его судьбой. Когда Лоуренс подростком испытывал уверенность, основанную на тщательном изучении всего материала, которым он располагал, что военная архитектура Леванта не такова, какой ее считали, он вышел на поиски доказательств. Его путешествия в Сирии, его опыт в Каркемише, затем поездка в Месопотамию убедили его, что арабы не таковы, какими их считают, и он вышел на поиски доказательств. И, подобно зловещим и кровожадным духам песков, его ждали там призрачные музыканты, посланные через пустыню, проекты жизнелюба Абдуллы, невидимый и враждебный великий шериф, жонглирующий своим телефоном…
