листовками. Перед трудностями операции в Галлиполи верховный комиссар и губернатор Судана настойчиво добивался этой декларации, и лондонский Кабинет, при вмешательстве Китченера, ее принял. Но ей было далеко до Дамасского протокола о независимости, там не были упомянуты ни Сирия, ни Палестина, ни Ирак.
Месяц спустя высадка в Дарданеллах обернулась катастрофой; угроза на Канале оставалась в силе; великий Сенусси, султан Дарфур, казалось, готов был объединиться с турками; они собирались взять Лахадж, потом Аден. Индийская армия, высаженная в Басре, шла на Багдад, но она еще не встречалась с турецкими войсками.
Письмо Абдуллы, датированное 14 июля, было получено Сторрсом в августе.[176] В нем содержалось другое письмо, от Хуссейна, не подписанное: оно было направлено верховному комиссару Мак-Магону, но отвечало наконец Китченеру.[177] Великий шериф не зависел больше от английской поддержки в своем восстании, о котором он объявил решительным арабам. Он поставил условия сотрудничества, указанные в Дамасском протоколе, к которым добавил признание арабского халифата (что Мак-Магон уже принял). Целью письма было одновременно принять ответственность за Дамасский протокол, придать ему авторитет, подкрепленный титулом и престижем великого шерифа, и, если англичане примут его, сделать его также хартией арабских свобод. Англичане адресовались к великому шерифу, чтобы как можно скорее подготовиться к священной войне, но также потому, что они приписывали ему политическую власть, которой он не обладал. Он принял ее.
Верховный комиссар ответил 30 августа. Он подтверждал свое согласие касательно халифата и основания независимой Аравии; но считал преждевременным уточнять ее границы.
Ответ удивительный, не объяснимый лишь тем неведением, в котором пребывали Мак-Магон и его советники, о значении и роли тайных обществ. О них подозревали только «Незваные» и их друзья. Остальные верили разве что в существование таких обществ, как легковесные египетские общества, члены некоторых из них были заняты лишь тем, что доносили друг на друга: возможно, чуть более серьезных, ведь их еще не успели раскрыть. Тайна, которая составляла силу «Ахад» и «Фетах», вносила исключительную путаницу во всякую политику, элементом которой являлась. Абдулла, член «Фетах», никогда не знал числа его приверженцев; заявлял ли он в Каире то, во что верил? Фейсал, хотя и был сыном великого шерифа, достаточно плохо знал заговор, чтобы разоблачение заставило его передумать. Англичане и турки часто думали, что за этой тайной не стоит ничего, кроме грандиозного блефа, предназначенного, чтобы извлечь из них как можно больше денег. Полный сомнений, Мак-Магон все же ответил великому шерифу так, как будто в игру вовлечен был он один: обещание халифата, признание арабской независимости, полностью теоретическое, чтобы успокоить его моральные колебания, если они будут — а кстати, и обещание направить суда с зерном, ежегодно направляемые из Египта для бедняков Мекки (с войной отправка оборвалась, и Абдулла на это жаловался). Тот же стиль иранских сказок, в котором переводчик, хотя и был неправ, счел нужным обратиться к великому шерифу:
