— Так что, сестренка, найти твоего ненаглядного?
Она кивнула, а потом добавила:
— За что ты его не любишь?
— Нара-то? Почему не люблю? Смешной он, наивный, только и всего, — Гайяри перестал улыбаться и закончил уже серьезно: — И зачем мне его любить? Главное, что ты его любишь. Но… по-моему, больше придумываешь. Жди здесь, я его приведу и присмотрю, чтобы вам не мешали. Но ты все-таки подумай: нужна ли тебе эта любовь?
Пока ехала, пока делала покупки и пила чай, даже пока говорила с братом, Салема была уверена, что хочет, очень хочет, больше всего на свете желает видеть Нарайна. Но только Гайяри ушел — и уверенность растаяла: часто забилось сердце, задрожало, защекотало под ребрами волнение. А как послышались торопливые шаги — так и вовсе захотелось сбежать…
— Салема?
Голос, такой знакомый! Сердце на миг замерло, потом понеслось вскачь. Горячая волна опалила щеки.
— Нарайн… я тут.
Салема шагнула из тени азалии и остановилась. Так хотелось подойти ближе, сразу — навстречу и обнять! Уткнуться лицом в плечо, в пахнущие солнцем волосы, и чтобы он обнял, прижал к себе, близко-близко… и… даже поцеловал, как только что Гайяри. Нет, не так! По-другому: смело и властно. И, быть может, в губы.
Но с Нарайном никогда так не было. Дерзкая с другими, перед ним она замирала и робела. И могла только смотреть, смотреть бесконечно на его чистый высокий лоб, на брови вразлет, темные, почти русые, на вздрагивающие ресницы, на крылья носа, трепещущие от дыхания, на неулыбчивый рот… Пока он сам не брал ее за руку, чтобы привлечь к себе.
— Салема, как ты тут оказалась?
— Матушка приболела, Рахмини осталась с ней, вот я и выпросилась одна на рынок. Ты не рад?
— Ты что! Я счастлив.
Он наконец набрался смелости обнять ее по-настоящему. Вот бы еще поцеловал, каждый раз думала Салема, и сама не знала, хочет этого или боится. Но Нарайн ни разу так и не попытался: то ли смущался, то ли соблюдал приличия.
Правду сказать, приличия в Орбине соблюдали больше на словах, чем на деле: дочерей старшие семьи берегли, как берегли свою кровь от варварских примесей, а семьи от бастардов, и невесток предпочитали брать в дом девственными. Остальной же опыт в делах любовных если и осуждался, то не слишком. Юношей и вовсе никто ни в чем не ограничивал. Несмотря на это Нарайн никогда не пытался переступить границу, возбуждался, волновался и дергался, порой даже сбегал от нее, но ни разу не потребовал большего, чем просто объятия.
