А в Китае в 750 году идет 132 год эпохи Тан; здесь тоже назревают грозные события, но с более печальным исходом, чем в Передней Азии. Ибо этнически разнородный социум Халифата, внезапно объединенный исламом, лишь ищет оптимальные политические формы для дальнейшей эволюции; в Китае же такие формы уже найдены - но в них нет места для былых творцов державы, и теперь предстоит их мучительное отторжение.
Первый танский император Ли Юань был простым кавалерийским командиром в пограничных войсках, без особых талантов и политических амбиций; но солдаты ему доверяли. Жить ему довелось в кризисную эпоху, когда разноплеменная пограничная армия империи Суй оказалась единственно здоровой частью государственного механизма, не затронутой придворными интригами и разложением. И еще был у Ли Юаня сын Ли Шиминь, которого одни историки сравнивают с Наполеоном, а другие - с Александром Македонским. Это, пожалуй, слишком дерзкие аналогии; однако ясно, что смелостью и широтой замыслов Ли Шиминь превосходил всех прочих основателей китайских династий, а упорством и деловитостью не уступал ни одному из них. Вдобавок было у офицерского сына природное чувство такта и меры - он умел находить путь к сердцу своих сторонников и даже противников, завоевывать их личную преданность, а не только уважение и послушание. Не диво, что такой одаренный правитель достигал почти всех своих целей самыми экономными средствами, и успехи династии Тан в ее начале были велики. Ли Шиминь не только организовал коронацию своего отца, но и увлек бойцов-пограничников высокой целью: дать Поднебесной такой порядок, при котором представители разных этносов, населяющих державу и соседних с ней, могли бы мирно сотрудничать и обмениваться своими лучшими достижениями. Можно сказать, что Ли Шиминь первым из китайских правителей не только заметил, что страна населена не одними лишь китайцами, но и сделал нетривиальный вывод, что не обязательно всем прочим превращаться в китайцев.
Такие прозрения чаще выпадают на долю вероучителей. Ли Шиминь на троне обошелся без выдумывания новой религии и внедрения ее в умы подданных но лучшая часть его замыслов ненадолго пережила их творца. К началу 8 века стало ясно, что длительное мирное сосуществование однородного крестьянства Китая и его разноплеменной армии возможно лишь при отсутствии тесного общения между ними: одни хозяйствуют внутри страны, другие воюют за ее пределами, а правительство поддерживает разделенное равновесие этих сил. При такой политике население Китая вновь достигло пятидесяти миллионов человек (предельная цифра для того уровня экономического развития), а китайская армия подчинила Корею, одолела Первый Тюркский каганат, успешно воевала с сильным Тибетским царством. Армейские ряды интенсивно пополнялись вчерашними побежденными, которые нередко делали блестящую карьеру: тюрк геройствовал в Корее, кореец командовал корпусом в Средней Азии, степняк был наместником в Маньчжурии. Но успехи китайского оружия на дальних рубежах не привели к заметному переселению крестьян на новые земли: иной ландшафт требовал иных способов хозяйствования, а менять отшлифованный веками стереотип поведения коренные китайцы не желали. Так пограничная армия стала по сути своей оккупационной армией, заинтересованной не в мире с сопредельными "варварами", а в непрерывных войнах, сулящих добычу и быструю карьеру удачливым бойцам. Тем временем столичное правительство, пополняемое в лучшем случае из рядов конфуцианской интеллигенции, а в худшем - из числа придворных евнухов, утратило живую связь и с трудящимися массами, и с военным сословием; политическое равновесие в стране стало шатким.
