— Бегать-то сможешь? — спросил Заварзин участливо.
— Смогу, товарищ капитан! — поспешил заверить парнишка.
— А от преступника убежишь?
— Убегу, товарищ капитан, не сомневайтесь.
Задребезжали оконные стекла от дружного хохота солдат. Парень оглядывался по сторонам, силясь понять, что же такое он сморозил. Наконец понял — и тоже рассмеялся. Заварзин, вытирая слезу, сказал:
— Ну, братцы, теперь и без врачей вижу — здоровы… Остальное приложится.
Так началась милицейская служба сержанта Романа Мациборко.
2
Так началась и милицейская служба младшего лейтенанта Алексея Тренкова. Куцая разница была лишь во времени: Тренков служил уже пятый день. И если бы в этот пятый день службы ему разрешили, что невероятно, расстрелять человека, который сидел сейчас перед ним, он сделал бы это, не раздумывая и не колеблясь. И ни разу в жизни совесть не кольнула бы его за то, что расстрелял он женщину.
Может показаться, что младший лейтенант — жестокий человек. Ничего подобного. Сострадание к ближнему обострено в нем почти до предела. Выяснилось это неожиданно. Семнадцатилетний Алешка Тренков поступал вместе с одноклассником в военное училище. В санчасти сестра брала у обоих кровь из вены на исследование. Эту операцию, очень неприятную, потому что делал ее неумелый человек, Тренков перенес с ненаигранным равнодушием: с детства приучал себя терпеть боль. Но увидев, как игла, ища вену на локтевом сгибе друга, бестолково тычется и рвет под кожей мясо, Алешка свалился в обморок. Курсанты потом подшучивали над ним, но про себя он знал, что свалился не от вида крови, а от чужого страдания, которое чувствовал как сильнейшее свое.
Первый день войны младший лейтенант Алексей Тренков встретил в тридцати километрах севернее Бреста. На семнадцатый день он принял командование батальоном, а в батальоне оставалось двадцать девять человек. Через полтора месяца к своим прорвались сто сорок. Младшего лейтенанта, который командовал ими, солдаты вынесли с развороченной грудью.
Не суждено было Алексею Тренкову познать высшую солдатскую радость — бить врага, наступая. Он бил его, отступая… А мать говорила, что раны, полученные при отступлении, заживают медленнее ран, полученных при наступлении. Он часто вспоминал эти слова в Астраханском госпитале после четвертой операции, когда его искромсанные хирургами легкие отказывались насыщать кислородом кровь.
Но в конечном счете ему повезло. В Астрахань была эвакуирована его мать, терапевт по профессии. Здесь, в госпитале, они и встретились случайно. Благодаря матери он поднялся на ноги, а теперь даже мог пробежать трусцой полсотню метров. Правда, при каждом вдохе он сипел, как астматик, а когда волновался, дыхание перехватывало и на лицо падала синюшная, мертвенная бледность. Но все это пустяки по сравнению с тем, что было. Мать говорила, что постепенно все войдет в норму, а он верил матери. Но мать впервые в жизни сказала ему неправду: она знала, что жить ему осталось лет шесть-семь, не больше. Может быть, Алексей и прозревал ее ложь, но он не хотел об этом думать. Он был рад, что на ногах, никому не в тягость, что ему дали ответственную работу, а вчера в трамвае он перехватил заинтересованный взгляд молодой женщины… После всего, что он испытал, это ли не счастье? В двадцать лет мы бываем счастливы и меньшим.
