Плач бывает тихим. А бывает — оглушительно тихим. Волна боли затушила даже грохот покачнувшегося стола, даже звон упавшей и разбившейся тарелки. Едва удерживая собственное тело, стискивая в ладонях пробивающие череп кошмары, Исмаил задыхался. Из груди рвался хриплый вой, мольбы о прощении и смерти. Верона напряженно старалась угадать жертву или убийцу.
— Исмаил…
Ведьма подняла руки в обережном жесте. Ее магия была опасна для черни, но что казалось озлобленных человеческих душ — это не смогло бы защитить хрупкую девушку. Но она самоотверженно старалась перекричать истерику, осторожно подбираясь к Исмаилу:
— Послушай. Это злой дух, это не ты. Ты не виноват, как бы трудно это ни было осознавать.
Однако тот не слышал. И не боролся, не нападал, лишь прятался, сжигаемый заживо осуждением и ненавистью к себе. Плач заглох сам собой в дыхательных спазмах, смазался шумными всхлипами и кашлем. Что-то Исмаил пытался шептать — в этом потоке смутно угадывались имена родных. Но потом Верона перестала узнавать слова. Она поняла: Исмаил сквозь рыдания бормочет что-то на другом языке. И могло статься, что на самой последней грани молчания он обратился к молитвам своего народа, но чем дальше лилась речь, тем спокойнее становился одержимый. Ведьма отступила, наблюдая за Исмаилом. Только теперь в груди разгоралось тревожное чувство опасности, но Верона молчала, одними пальцами вычерчивая на предплечье защитные вязи.
Исмаил поднял голову и медленно выдохнул, сглатывая слезы. Он морщился, утирая лицо, будто необходимость прикасаться к горькой влаге была ему противна, будто это были не его собственные, а чужие слюна и слизь. А потом черные глаза открылись. Демон. Он смотрел на ведьму устало, недобро, но все же самодовольная и мрачная ухмылка дернула сухие, истерзанные губы:
— Наконец-то.
— Ты убил его? Мы должны проводить душу… Так нельзя, — замотала головой Верона, отступая на шаг.
— Ну, он больше не будет мне мешать, во всяком случае, — сощурился тот, кто не был Исмаилом. — Потом я смогу его сожрать. Медленно. Я это заслужил. Каждый заслужил свое… А тебе я в последний раз говорю, hablya [2], отступись и дай мне уйти. Я тебя не трону — даже после того, что ты со мной пыталась сделать.
— Нет, не смей мучить! Я чувствую, что не врешь, но… Черный, — Верона зло усмехнулась, — я тебя заперла. Сделаешь со мной что-то? И не сможешь выбраться никогда, потому что моя магия, ведьминская, ты знаешь, живет дольше хозяина. Особенно проклятья.
