— Следствие не исключает такой вероятности. Но у меня тут появилась мыслишка… — он сделал паузу, — что это маньяк, у которого изменился почерк.
— Хочешь сказать, какой-то убийца внезапно решил убивать не так, как привык? — Доминик задумался, но довольно скоро качнул головой. — Эдгар с тобой вряд ли согласится.
— Именно потому я приехал не к нему, а к тебе. Мне больше не с кем обсудить теорию. Говорить об этом с федералами, сам понимаешь, почти так же бесполезно, как с Эдгаром.
— Я не спец в этом, — пожал плечами Доминик. — Но люблю маленькие традиции. И знаешь, я вряд ли от них откажусь.
— Ясно, на что ты намекаешь, — Рик развёл руками. — Но вдруг нечто потрясло его? Впечатлило?
Это неприятное предположение так ярко перекликалось с ощущениями Доминика, и он поставил бокал на столик. Рик смотрел на него с надеждой, хотя было совершенно ясно, что дать ему ценный совет никак не получится.
— Что, например, это может быть? — спросил Вэйл, тщетно пытаясь избавиться от аналогий с самим собой.
— Искусство? Он побывал на выставке?.. — Рик закрыл лицо руками. — Я видел много жертв в последние дни. Некоторые были очень… специфичны. Но сказать ни про одну из них, что она достойна именоваться шедевром, нельзя.
— Я тоже думал об этом, — признал Доминик. — Я не имею в виду, что стоит действительно искать художника, скульптора… человека искусства. Но убийца — неординарен, как и говорил Эдгар.
— Так вот не был ли он раньше другим?! — Рик глянул поверх сомкнутых рук. — Старый знакомый федералов?
— Вряд ли, — Доминик помолчал ещё, а потом добавил: — Я не знаю ни одной картины, которая могла бы вдохновить на создание этого… — он замолчал.
Творческая ревность вдруг больно уколола его. Он любил свои полотна, но был уверен, что ни одно из них не может сподвигнуть кого-либо на такое яркое переосмысление. На такой жуткий и прекрасный одновременно творческий акт.
