— Каким же ты должно быть жалким меня считаешь, раз думаешь, что я боюсь стать ненужным, как только пропадет надобность защищать тебя, — процедил он, не сводя с нее взгляда. — Хочешь знать, почему я на самом деле злюсь? Тогда слушай: в тебе нет ни капли магии, ни единой крошечной капли! Ты не располагаешь даже малейшим шансом овладеть одним, самым слабым заклинанием. Законы этого мира просты: если ты не чувствуешь ману и не умеешь ею распоряжаться, то физически не способен ни на что хоть издали напоминающее магию.
То, что ты вчера сотворила — невозможно и неестественно. Я всегда могу разглядеть в человеке расположенность к волшебству, но в тебе я ее никогда не видел — даже до того, как ты покинула этот мир. Ты физически не должна быть способна на нечто подобное. О подземелья Даддриса[3], то, что ты делаешь, даже магией назвать нельзя!
— Какое тебе дело до меня и моих способностей? Мне абсолютно все равно, что это — магия или нет. Эти способности даруют преимущество перед другими, силу и возможности, недоступные мне ранее. Этого достаточно, чтобы радоваться и не жить в постоянном страхе.
Каждое слово она проговаривала медленно, в речи сквозило угрожающее спокойствие, хотя иногда голос слегка подрагивал. Никогда еще Биаре не удавалось говорить подобным образом. В эти слова она смогла вложить всю ту непоколебимую уверенность, что придавали ее новые силы. И про страх она не соврала — его и впрямь удавалось заглушать мыслями о том, что теперь она не столь беззащитна, как раньше.
«И пусть он относится ко мне, как пожелает. В конце концов — это его выбор».
Она вызывающе смотрела в суженные зрачки дракона, даже не думая отводить взгляд. Новая уверенность в себе придала храбрости. Некоторое время они так и стояли, не говоря ни слова друг другу.
— Нам нужно к вечеру дойти до Ямбриела, — наконец сказал Хьюго, отвернувшись. В его голосе проскользнули усталые нотки, будто он только что вернулся с поля битвы.
На протяжении всей дороги ни один из них не промолвил более ни слова.
Ступая тише самого крохотного создания в мире, она пробиралась сквозь густые заросли полевой травы. Чувства были обострены до предела: уши улавливали малейший шум, обилие разных запахов иногда сбивало с толку, а легчайшее дуновение ветерка она ощущала так, словно была маленькой синицей, парящей над полевыми просторами. Где-то справа в испуге залегла крохотная мышь — она слышала бешеное сердцебиение ее маленького сердечка. Каково искушение!
