«Сидевший рядом командир взвода лейтенант Казбеков потребовал:
— А ну-ка, дай мне трубку.
Он слушал некоторое время, затем, дождавшись паузы, заорал в трубку:
— Эй, фриц! Пошел ты на…!
Послушав, протянул трубку мне. В ней звучала раздраженная тирада, в которой различались знакомые слова: “Иван, швайне, ферфлюхте хунд!”»[130]
Смешная бравада и откровенное мальчишество командира взвода имели важные последствия: они исключили возможность и дальше прослушивать переговоры противника или устроить на линии засаду и захватить языка. К тому же, немцы, как видим, в долгу не остались.
Неизжитые боевые впечатления прорывались в разговорах, которые велись с госпитальных коек; характерно, что велись они на языке, не называвшем реальные понятия, которые могли бы вызвать у окружающих собственные травмирующие воспоминания. «Наш лексикон, на котором ведутся рассказы, — свидетельствовал сержант Ю.М. Сагалович, — всего на пять-шесть слов богаче, чем язык, предложенный Ф.М. Достоевским в «Дневнике писателя», и состоявшего, как мы помним, из одного весьма короткого и односложного слова. Типичная фраза: “Слышу, б… летят.
Ну я, б… думаю, он — х…к, х…к — и все. Потом как е…л! Ну, б..!” — всем все было понятно»[131].
Это, пожалуй, единственный случай, когда можно сказать, что мат выполнял психотерапевтическую функцию. Ведь в разговоре не прозвучало ни одного названия вражеской техники, ни одного вражеского имени, ни одного действия врага, даже переданного эвфемизмом. Но психотерапевтическая беседа фактически удалась; рассказ о событии состоялся, а значит оно не получило шансов перерасти в травмирующее воспоминание.
Но и здесь не все выглядит так уж невинно. Интересно мнение ветерана войны Д.К. Левинского: «Две военные кампании (освободительный поход в Западную Украину и Западную Белоруссию и Советско-финляндская война. — Авт.) изменили людей: они прошли через смерть и ранения, научились хладнокровно убивать, теперь многие не могли разговаривать без мата. За весь 1940 год, как бы нам не было трудно, мы обходились без него. А эти люди, познавшие огонь войны, необходимость убивать других, не могли обходиться без мата, хотя, считаю, элемент распущенности и вседозволенности имел место (выделено нами. — С.З.)»[132]. Здесь мат скорее выступал как свидетельство поражения психики бойцов, выражавшегося в повышенной нервозности. С другой стороны, открытой и вызывающей матерщиной бывалые солдаты как бы стремились подчеркнуть перед командирами свой особый статус в подразделении и претензии на особые права. Своеобразный «двойной стандарт» в речи военнослужащих, конечно, не может способствовать уставному порядку и воинской дисциплине в подразделении.
