Ещё помню, как я всё время вертелась под ногами строителей, и чтобы избавиться от надоеды, как папа назвал меня, он начал рассказывать про маму. Так-то его было не допроситься; всякий раз, когда я задавала вопросы, папа мрачнел и говорил, что расскажет, но не в этот раз. И вот меня посадили на бочонок, велели с него не слазить, а папа, не отрываясь от дела принялся рассказывать историю их знакомства и жизни до… В общем, до того момента, когда папа остался один.
Виновата, между прочим, в этом была именно я, потому, как мама умерла сразу после родов: знахарь так и не сумел остановить кровь. Однако папа меня в этом никогда не винил, говорил: «значит, так сужено было случиться».
С мамой папа познакомился в Париже, почти сразу после того, как начал работать на королевского лесничего. Тот был уже совсем стар и готовил себе замену. Видимо молодой парень показался старику подходящим для этого, так что почти все свои обязанности он возложил на помощника. Из-за этого свободного времени у папы почти не оставалось, и встреча с мамой походила на какое-то чудо.
Ну да, настоящее чудо. Ведь не поедь папа по той лесной дорожке и неизвестно, осталась бы мама живой. А не стань её, никогда бы не родилась я. В общем девушка семнадцати лет решила насобирать грибов, а на обратной дороге на неё напали волки. Папа услышал крики о помощи и прибыл как раз в тот момент, когда серые хищники окружили девушку и готовились разорвать её. Папа особенно не рассказывал, как ему удалось справиться с четвёркой опасных зверей, упомянул только, что из оружия у него был лишь нож и что ему крепко досталось во время схватки. И да, я видела тот шрам на ноге — от бедра до самой пятки.
Мама выхаживала спасителя и во время лечения влюбилась в него без памяти. Вскоре после этого умер старый лесничий и папу назначили на его место. Папа сделал предложение маме, и она согласилась. Вместе они прожили пять счастливых лет.
А потом родилась я.
Что-то протяжно скрипит и очнувшись от глубокой задумчивости, я поднимаю голову. Происходит что-то непонятное: двери сарая открыты, но в проёме, более светлом, чем тьма внутри, я не вижу никого. Возможно, кто-то отпер дверь и отошёл в сторону? Но кто и зачем он это делает? Если Матильда узнает, то не поздоровится ни ему, ни мне.
Впрочем, за себя я не страшусь.
Поднимаюсь на ноги и медленно иду к открытой двери. Слышится только скрип жуков-точильщиков в деревянных стенах сарая, да пение цикад снаружи: обычная музыка ночи. Ни чьих-то шагов, ни звука дыхания.
