Если уж быть до конца откровенным — местные проститутки стали моим первым и единственным в жизни университетом. Эти женщины с удовольствием слушают мои рассказы о самолетах и в обмен на это плетут кружева собственных обычаев. Храня верность Вере, всё еще надеясь, что однажды мы будем вместе, я не пользуюсь их телами, но получаю нечто большее — опыт. Так, например, от смуглой девчушки из Индии я узнаю, что в ее краях, возле реки Ганг, есть дорога костров, на которой кремируют покойников, разбивая их тлеющие черепа палкой. Она говорит, что именно в этот момент освобождается душа...
— Нестеренко, здесь у тебя в дневнике написано, будто толстая и потная женщина из Ост-Индии рассказывала тебе, что в ее стране с покойниками прощаются не сразу, что труп родственника может оставаться в доме до нескольких лет, что его мумифицируют, чтобы каждый день разговаривать с ним и даже спать, — это правда?
— Да, гражданин начальник. Теперь, когда я вспоминаю рассказ той проститутки, мне кажется, что этот обычай очень напоминает всех нас, живущих в СССР, верно? У тебя есть родственник, каждый день ты беседуешь с ним, обедаешь, ужинаешь, а вскоре оказывается, что следователи уже решили его судьбу, как, например, мою, еще в 38-м…
— Никто, Нестеренко, за тебя твою судьбу не решал. Ты здесь только потому, что свою жизнь загубил сам!
— Интересно бы понять, в какой момент…
— В следующий раз узнаешь — на сегодня всё!
— В смысле?
— В коромысле! Проваливай отсюда!
Истеричка, а не следователь!
Между четвертым и пятым допросами проходит несколько недель. Все эти однотипно-бесконечные дни я вспоминаю то, что уже успел рассказать, и пытаюсь предположить, в какую именно сторону Перепелица поведет нашу следующую беседу. Самое сложное, милая, что я не знаю, в какой мы точке: первый ли у нас акт или кульминация? Готовясь к новому допросу, я понимаю только, что впереди меня ожидает непростой разговор. И я хочу хорошо подготовиться…
Киев, Харьков, Крым — что из всего вышесказанного заинтересовало его? За что он хочет зацепиться? Вокруг чего плясать? Конечно, уже одного того, что есть в доносах и вырвано из моей биографии, вполне достаточно, чтобы объявить меня человеком неблагонадежным и даже врагом народа, однако этого мой дорогой следователь почему-то до сих пор не делает. Если бы цель его заключалась только в этом, разве стал бы он тащить меня сюда, в Саратов, разве стал бы столько месяцев держать в тюрьме? Нет, если бы всё было так просто — он бы давно прекратил следствие и предложил бы расстрелять меня, но, вероятно, задача его заключается в чем-то другом. Именно поэтому мы всё еще продолжаем встречаться и говорить. Все эти месяцы Перепелица талдычит, что я шпион. Но в этом ли его действительный запрос?
