Теперь же она видела, как страдал он, и не чувствовала к нему ни капли жалости. Изо всех сил сжимала губы, на все его угрозы и просьбы не отвечала, молчала, молчала. Только один раз не выдержала, бросила ему прямо в лицо:
— Постыл ты мне! Противен!..
Свирид отшатнулся так, будто его ударили по лицу. Постоял, шатаясь, сжимая тяжелые кулаки, а Олену будто прорвало — подступила к нему, бесстрашная в своем гневе и презрении, кривя исхудавшее, почти детское лицо, жгла полными ненависти глазами.
— Я никогда тебя не любила!.. Ты мне всегда был отвратителен, постыл!..
— Замолчи! — сдавленно выдавил из себя Свирид.
— Что, бить будешь? — сузила горящие глаза Олена. — Бей, хоть убей, а я тебя, постылого, терпеть не могу!.. Не тебя я любила, люблю и буду любить, пока мои глаза смотрят!
— Замолчи! — закричал Свирид, но Олена и не думала ему уступать. Она была опьянена собственной смелостью и спешила сейчас сказать ему все, что носила до сих пор на сердце, скрывала от него в душе.
— Смотри сюда… Вот перед святым богом клянусь, — благоговейно перекрестилась Олена, — перед святой матерью божией — не ты мой муж, а Василь!..
С диким ревом метнулся Свирид к жене, сдавил ее шею, изо всей силы ударил в висок, — жена упала как подкошенная.
Когда Оксен вбежал в амбар, все было уже кончено. На полу лежала мачеха, а над нею склонился Свирид, и конвульсивная дрожь пробегала по его большому телу.
Свирида судили в Хороливке, дали восемь лет каторги. А вскоре вслед за Свиридом надели тяжелые кандалы и на Василя. Вернувшись из больницы, он недолго носил в себе неукротимое чувство мести. Выбрал ночь потемнее да и пустил красного петуха под Ивасютину крышу.
Сгорели дом, амбар и сарай, остальное удалось спасти, — хорошо, что ночь была тихая. Оксен без колебаний указал на Василя, во время обыска у него нашли спички, купленные в сельской лавчонке как раз перед пожаром, соседка видела, как в ту ночь Василь Ганжа подкрадывался к дому Ивасют, — и пошел бывший батрак мерить бесконечную дорогу в Сибирь, тем более что дорога эта не так уж была незнакома его бунтовщическому роду: много лет тому назад ее топтал дед вместе с турбаевскими повстанцами…
Вернулся домой Свирид уже совсем старым человеком. Отпустил бороду, словно солдат, злые сибирские морозы выбелили его голову, только густые, косматые брови нависали черными остриями — скрывали от людей глубоко посаженные глаза. Порой Свирид сузит брови, угрюмо сверкнет глазами — как-то нехорошо, не по себе становилось человеку, который встречался с ним в тот момент взглядом.
