— За ваше добро я мозолями платил! — звонко и бесстрашно ответил ему Василь. — А что ваша жена пошла со мной, так на то ее добрая воля.
Отец захрипел так, будто его ударили в самое сердце, замахнулся на Василя кулаком.
Бились молча и яростно. Хекали, словно кололи сосновые чурки, молотили друг друга каменными кулаками с такой силой, что искры из глаз сыпались, нацеливались ударить в лицо, в душу, в сердце. Нелегко было Василю устоять против медвежьей силы Свирида, не раз и не два сгибался он до земли от удара пудовым кулаком, но сразу же выпрямлялся, как упругая лозина, и все еще стоял — не хотел поступиться ни одной пядью.
Прижав к себе дочку, молчала мачеха, неподвижно сидел в телеге Оксен, хотя у него руки чесались — так хотелось броситься на помощь отцу. Безжалостно трахали кулаки, схлестывались яростно две тени, поднималась густая пыль на избитой дороге, окутывала хозяина и батрака едким туманом, а они все бились и бились, и уже начинало казаться, что конца-края не будет этой схватке: пока будет стоять земля, пока будет светить солнце и будет ходить в небе луна, они каждую ночь будут сходиться на смертный свой поединок, злобные и беспощадные в своем гневе.
Но вот Василь стал уступать. Все чаще бил вслепую, со стоном втягивая воздух в избитую грудь, а хозяин трахал и трахал, вымолачивал из него силу, как зерно из снопа, — и повалился Василь лицом в пыль, хотел встать и не смог, и уже топчет его, бьет в ребра тяжелый, чугунный сапожище.
— Гах! Гах! Гах!.. — выдыхал из себя Свирид нерастраченную ярость. — Гах! Гах! Гах!..
Но батрак уже был неподвижен. От каждого удара слабо вздрагивало распластанное на земле тело, моталась в потемневшей от крови пыли омертвевшая голова.
Тогда Свирид бросил батрака и тяжелой тенью пошел к неверной жене.
— Дай сюда ребенка!
— Не дам! — прошептала мачеха, изо всех сил прижимая к себе дочку, — Не дам! Не дам! — заклинала она неведомо кого, а потом закричала: — Людоньки, спасите! — потому что Свирид уже вырвал у нее ребенка, схватил жену за косу, повалил на землю.
Отчаянный крик мачехи словно разбудил Оксена, вывел из странного оцепенения, охватившего парня с той минуты, как он начал биться с Василем. Лишь на какой-то миг глянули на него синие очи из того странного искусительного сна, а уже Оксен слетел с повозки, повис на отцовой руке, стал вырывать из крепко сжатого кулака намотанные на него волосы.
— Тату, не надо!
— Прочь! — заревел отец, толкая сына в грудь. — Убью!
