Во дворе морозно и тихо. Сонный городок зарылся в глубокие снега, плотно закрыл ставни на окнах, чтобы не выпустить ни одного лучика света наружу, ни одной капли тепла. В высоком, овеянном черными ветрами небе блестели звезды, дрожали и перебегали с места на место, искали затишья. Порой какая-нибудь из них сорвется, на миг повиснет на светлой ниточке, а потом полетит прямехонько вниз, упадет на зеркальную поверхность Хорола, рассыплется на тысячи мелких осколков. Осколки эти долго подскакивают, гаснут на льду, застывают и будто плачут — вызванивают тоненькими голосками, даже сердце заходится, когда слышишь их. Занемевшими, непослушными пальцами взялась Таня за уздечку, потянула за собой коня. Жеребец горячо дышал ей в затылок, мотая головой, игриво всхрапывал, косил огненным глазом на Таню. Голубые тени шевелились вокруг, испарялись под скупым светом звезд, плавали в неподвижном морозном воздухе, загадочные и жуткие. У Тани уже не только пальцы, душа заледенела от страха, и вся она так мучительно напряглась, что казалось: крикни кто-нибудь рядом — она тут и умрет. Она шла, как лунатик, шла прямо в ужасные эти тени, а конь вытанцовывал позади, ломал звонкими копытами тишину.
За воротами ее встретил Федько. Взяв уздечку, ухватился за гриву, хищной птицей взлетел на коня, врос в седло крепко сбитым корпусом. Скрипнул седлом, звякнул стременами, блеснул зубами, улыбнувшись Тане.
— Ну, сестренка, прощай! Это я всегда помнить буду.
Таня стояла неподвижно, подняв к нему лицо, безвольно опустив руки, такая одинокая и беззащитная, что у Федора перехватило дыхание от волнения, горячая волна ударила в грудь. Он быстро наклонился, схватил в ладони нахолодавшее на морозе лицо сестры, поцеловал в губы, резко выпрямился, гикнул — пустил коня галопом, словно убегал от этого проявления нежности к Тане. Простучал, отдаляясь, топот копыт, где-то завизжала, зашлась злым лаем собака, кто-то испуганно бабахнул из винтовки — Федора и след простыл.
С замирающим сердцем прислушивалась Таня, не мчится ли погоня за братом, не свистят ли над ним нагайки. Но вокруг было тихо, густая ночная темень как бы сомкнулась, пропустив Федька, замела за ним все следы.
Прошло несколько недель — и снова стреляли из винтовок и пулеметов, долбили промерзшую землю из пушек, пролетали по улицам на взмыленных конях, и остро блестели сабли, разбрызгивая кровь по истоптанному, прибитому снегу. Белых гнали красные, с красными воевали зеленые, а где-то за городом, распустив черные знамена, носился Махно, и Тане трудно было понять, за что они так люто ненавидят друг друга, эти люди, родившиеся на одной и той же земле, гревшиеся под одним и тем же солнцем, говорившие на одном и том же языке, а часто бывало и так, что в одной и той же люльке колыхали их в детстве. В какой-то сумасшедшей мировой завирухе закрутило, завертело людей, что-то непонятное и страшное совершалось вокруг, и Таня не раз чувствовала себя беспомощной, беззащитной улиткой, пытающейся уползти с дороги в укромное место, чтобы не попасть под безжалостные колеса событий.
