— Дочка, поговори!.. Поговори с Федьком!.. Если он нас не жалеет, то пускай хоть о себе подумает. Вернутся настоящие власти — не миновать ему виселицы!
Федько приходил домой поздно вечером — ночевать. Отец с ним не разговаривал — сразу же запирался в своей комнате, глухо кашлял, но брата, казалось, это мало беспокоило. Он врывался в дом, веселый, возбужденный, красный с мороза, ставил в угол винтовку, швырял на лавку кожух с красной широкой лентой на рукаве, громко командовал:
— Мама, дайте чего-нибудь поесть!
Мать испуганно шикала на него, трясла обвисшими щеками:
— Тс-с-с, изувер!.. Отец вон доходит, а ты кричишь, как цыган на ярмарке!
— Все еще кашляют? — спрашивал Федор. — Надо бы им лечиться.
— Да уж долечил родной сынок — хоть сейчас в могилу, — говорила укоряюще мать, подавая на стол.
Федько на это ничего не отвечал. Жадно, по-волчьи двигая челюстями, ел борщ, громко разгрызал мослы, по хате даже треск разносился.
— Зубы поломаешь, дурной! — ужасалась мать.
Она и сердилась на сына, и вместе с тем ей жалко было его, ой как жалко! Он же молодой, неразумный, того и гляди где-нибудь всунет свою голову в петлю. Разве же в наши дни далеко до беды! Все пошло шиворот-навыворот, все перепуталось на белом свете, уже и не разберешь, где верх, где низ.
— Ничего, мама, наши зубы не так легко сломать! — весело утешал сын. Он поднялся, высокий, стройный, играя мускулами и поблескивая цыганскими глазами, прижал мать к широкой груди. — Мы с вами, мама, еще тряхнем мировую буржуазию!
— Пусти, непутевый! — вырывалась мать сердито, замахиваясь на сына тряпкой. — И за какие такие грехи послал нам господь этого баламута? — жаловалась она, а Таня не сводила с брата испуганных глаз.
Брат казался ей чужим и непонятным. Его будто подменили с тех пор, как она вернулась в последний раз. Что-то новое, взрослое и мужественное, появилось в нем, и Таня теперь не решилась бы так, как прежде, положить на его голову ладонь, прижаться к нему щекой. От него так и веяло этими сборищами, демонстрациями, митингами, в которых закружилась обезумевшая от воли Россия.
Иногда брат приходил не один — приводил с собой еще и друзей. Это были чаще всего такие же молодые, как и он, хлопцы, больше ремесленники — вся эта местечковая беднота, что спокон веку гнулась от зари до зари по своим хибаркам над изнурительной однообразной работой, а по воскресеньям и праздникам пропивала с себя последнюю сорочку, забывалась в пьяном угаре. Еще год или два тому назад они решились бы зайти к ним только с черного хода, да и то на кухню, теперь же вваливались в комнату вместе с Федором, хозяевами садились к столу, спорили и кричали, не обращая внимания на раздраженный кашель отца, который разрывал ему грудь.
