А над всем этим нависла тишина. Такая вековечная и глубокая, что все в ней тонуло, растворялось бесследно, и даже Васька замер, застыл на месте, убаюканный ею, и только время от времени встряхивал вдруг головой, пускал радужную вспышку слюны.
Отец проснулся сам, когда тень передвинулась на ручеек и ему стало здорово припекать голову.
Встав, он потянулся, потер спину.
— Что-то я, дочка, озяб. Видно, сыростью меня прохватило. А ну, потри мне вот тут, между плеч.
На другой день отец захворал. Жаловался на то, что голова тяжелая, дышал хрипло и с трудом, а потом и совсем потерял сознание, начал бредить. Врач сказал непонятное страшное слово «пневмония», велел ставить горчичники, держать в тепле. Мать укоряла Таню:
— Как же ты, дочка, не уберегла отца? Разве же можно было на сырой земле спать?
Таня ходила с красными от слез глазами.
Поправлялся отец долго. Еще больше похудел, в ясные дни выходил во двор, жадно тянулся к солнцу, похожий на хилый, сломанный стебелек травы, сухо покашливал. Кашель так и остался после болезни, вначале он беспокоил семью, вызывал тревожные опасения о здоровье отца, потом к нему привыкли, и когда спустя много лет Татьяна вспоминала отца, то обычно прежде всего начинал звучать в ушах его суховатый, несмелый кашель.
Неохотно, ох как неохотно уезжала в этот раз Таня в училище! Она будто предчувствовала, что вскоре произойдут события, которые перевернут все вверх дном.
На этот раз начальница не призывала молиться за новое правительство, которое образовалось в далеком Петрограде. Видимо, были у нее свои какие-то счеты с ним, потому что от сухой черной фигуры так и веяло холодным пренебрежением к представителю этого таинственного правительства, явившемуся в училище. Но весь враждебный пыл начальницы отскакивал от молодого чубатого представителя новой власти с простым румяным лицом и свежим синяком под сверкающим левым глазом. Он весело поглядывал на строгие шеренги девчат, похожих на юных монашек.
— Ну и муштруют же вас! — воскликнул он вдруг, обводя сочувственным и вместе с тем насмешливым взглядом застывших на месте воспитанниц.
По шеренге прошелестел шепот удивления, лицо же начальницы передернулось. Не удостоив своего соседа взглядом, она обратилась к выпускницам:
— Дети мои…
— Да какие же они дети! — снова воскликнул жизнерадостный представитель и сбил набекрень свою кепку. — Им уже замуж пора! Разве не так, девчата?
Что-то похожее на смех прокатилось по совсем уже сломанным шеренгам. У выпускниц весело заблестели глаза: им явно начинал нравиться этот бесцеремонный, жизнерадостный представитель новой власти.
