— Ну, не такой уж он и старый, — возразил Виталий. — И не по годам судят о возрасте человека, ведь часто бывает так, что тридцатилетний человек выглядит старше сорокалетнего… А твой сосед, Таня, очень хороший, набожный человек.
— Он мне тоже понравился, — сказала вдруг Таня, вспомнив наконец внимательные глаза, тихое, ласковое лицо своего соседа.
— Он не может не понравиться, — убежденно проговорил Виталий. — Если бы таких людей у нас было больше, святая наша церковь могла бы быть спокойной. Ты только послушай, Таня, что он мне сказал позавчера, после богослужения. «Знаете, я так рад, так рад: у меня украли с воза четыре мешка пшеницы!» — «Чему же тут радоваться?» — спрашиваю. А он, ты только послушай, Таня, — он мне и отвечает: «Когда я шел в церковь, то у меня не было с собой денег, чтобы подать милостыню божьим людям: кошелек дома забыл. И так мучила меня совесть во время богослужения, так мучила, что я и места себе не находил! А теперь — пускай эта пшеничка будет моей милостынькой…»
Таня молча слушала, подавленная святостью этого человека.
— Счастливая, должно быть, его жена, — наконец сказала она.
— У него нет жены.
— Нет?
— Он вдовец. Жену бог забрал три года назад.
— И у него есть дети?
Танин голос звучит жалобно, он тоненький, как ниточка, вот-вот оборвется — так ей жалко неведомых сирот детей.
— Да, два сына. Один уже парубок, а другой лет тринадцати.
Таня немного разочарована, ей почему-то хотелось, чтобы сыновья ее соседа были совсем маленькими, такими невинными ангелочками в пеленках. Чтобы их надо было носить на руках, поить из голубой чашечки, убаюкивать, петь песенку про гули, про кашку и борщ.
Виталий еще что-то говорил, но Таня уже не слушала его. Охватила руками колени, оперлась на них остреньким подбородком — задумалась о чем-то своем.
Васька трюхает да трюхает помаленьку, возок поскрипывает, отцова голова покачивается, и Таня не замечает, как дремота смежает ее глаза своими прозрачными пальцами.
От Яресек до Хороливки добрых тридцать верст да еще и с гаком.
Удивительная штука этот гак! Выдумал его, должно быть, какой-то большой шутник, не запорожский ли чародей, да и прицепил в конце каждого шляха, что простелились по необозримым полям Украины.
«Далеко ли еще, дядька, до Яресек?» — «Да еще добрых верст десять с гаком».
Едет человек час, едет другой. Стелется под колеса дорога, медленно разворачивается перед затуманенным взглядом, словно бесконечный сувой полотна. Уже, казалось, проехали и десять верст, где-то должен кончиться и гак, а Яреськи как сквозь землю провалились!
