Полковник «Эммануил Осипович Деришелье», которого Военная коллегия определила в Орденский кирасирский полк, с июля находился под Ковелем, квартируя в деревне Броды; графа Александра Федоровича Ланжерона отправили в Луцк с Малороссийским гренадерским. Будущее герцога вырисовывалось в виде дилеммы: либо он сменит бригадира Миклашевского, когда того повысят до генерал-майора, то есть месяцев через пятнадцать, либо лишится всех перспектив вообще, если какой-нибудь шустрый полковник со связями уведет у него полк. Францию, похоже, он не увидит еще долго: чего ждать от Директории, пришедшей на смену Конвенту, пока неизвестно. Но, вероятно, ничего хорошего, раз Франция находится в руках людей, обогатившихся на спекуляции национальным имуществом — национализированным имуществом аристократов-эмигрантов.
***
Всё лето и всю осень они были в пути — Городенский, Зенькович, доминиканский приор Раковский и двое ошмянских шляхтичей, вина которых состояла лишь в том, что они оказались однофамильцами двух знатных офицеров, привезенных под арестом в Смоленск: магнаты откупились, и шляхтичей погнали в Сибирь вместо них.
Каждого везли в отдельной кибитке, напоминающей деревянный сундук: снаружи обита кожей и железными полосами, сбоку — окошечко для подачи пищи, в полу дыра, чтобы справлять нужду. Два вооруженных солдата сидели на крыше и по пьяному делу не раз падали на ходу, ломая себе руки и ноги; приходилось делать лишние остановки. На одной из станций, когда офицер, унтер и два нижних чина ушли за лошадьми и водкой, Городенский заговорил со старым солдатом, оставленным его караулить, и сумел-таки соблазнить его двумя пятаками: заставив арестанта побожиться, что не скажет об их разговоре офицеру, тот открыл ему, что их команду наняли до Иркутска, а уж оставят его там или отправят еще дальше, о том ему не известно.
На содержание арестантов выделялось по тридцать копеек в день, но на руки им денег не выдавали. В Казани Городенский выменял у солдата на чарку водки бумажный образок Богоматери — с ним он чувствовал себя спокойнее в диких краях. В Поволжье и башкирских степях еще повсюду встречались следы Пугачевского бунта: развалины крепостных стен и валов, остовы спаленных деревень. А ведь прошло целых двадцать лет! Бывало, что поля обрабатывали одни женщины: мужчин не осталось. Когда перевалили за Уральский хребет и углубились в Сибирь, на каждом перегоне встречались клейменые и безносые люди, а из поляков, сосланных сюда еще со времен Барской конфедерации, образовались многочисленные поселения. Там жили и пруссаки, и шведы из числа бывших пленных. Их-то уж давно должны были освободить, но в бумагах они показаны умершими — местным чиновникам меньше возни.
