Пусть! Пусть будет так, если нет ничего иного. Айсен потянулся к нему первым…
Поцелуй вышел резким и жадным. Юноша, знающий лишь как отдаваться, даривший себя любимому без остатка, всегда послушный, покорный чужим желаниям, — сейчас брал, требовал все, что ему только могли дать до капли! Тристан, раздумывавший о том, как выйти из щекотливой ситуации с одной кроватью, не нарушив хрупкой связи между ними и не настроив опять против себя стыдливость Айсена, оказался захвачен врасплох настолько, что даже не сразу ответил. А когда ответил…
Это не было почти случайностью, попыткой воссоединения, пробой пера; и не было трепещущим крещендо слияния двух душ на переломе судеб. Это была страсть — чистая, подлинная, — и огненное буйство в крови, заставляющее бренную плоть плавиться тягучей лавой…
Все было неправильно, все не так. Их первая настоящая ночь, ночь возлюбленных, а не раба и господина, должна была стать событием, знаком взаимности и примирения, символом того, что изменились оба. Она не должна была случиться в гостиничной комнатушке, все достоинство которой — постель со вроде бы свежим бельем.
Но изменить что-либо было уже невозможно. Они не смогли бы остановиться даже под угрозой немедленной казни. Тристан запустил руку в густые волосы юноши, слегка оттягивая их назад, вторая рука без участия сознания крепко прижимала к себе гибкое тело за талию, хотя Айсен и не думал отстраняться, позволяя убедиться в охватившем его желании. Это был поцелуй-сражение, в котором они перехватывали друг у друга судорожный вдох, чтобы в следующий момент слиться еще яростнее.
— Малыш… солнце мое синеглазое!
Губы мужчины спустились ниже, оставляя на горле пятна ожогов, и юноша откинулся, вцепившись пальцами ему в плечи и выгнувшись сильнее. Тристан поддерживал его одной ладонью у затылка, вторая уже ласкала конвульсивно сжимающиеся ягодицы. Плохо контролируя себя, Айсен приподнимался, потираясь пахом о напряженную плоть мужчины, чувствующуюся под одеждой. От близости его тела было жарко, юноша дрожал, как в лихорадке, и было бы бессмысленно отрицать, что он тоже хотел заняться любовью не меньше Тристана… Но почему тогда на душе так тяжело и больно?
Может быть, потому, что она уже не умеет ничего другого? Ничего, боль это жизнь, он помнит! — Айсен раздраженно дергал пояс, который никак не хотел сниматься, хотя куртка и рубашка были уже распахнуты.
— Не спеши… не торопись… — мужчина очень кстати подсадил его на стол, сдвинув остатки их ужина, потому что низкий шепот над ухом вызвал совершенно обратную реакцию: у юноши просто ноги подкосились.
