Следующая комната оказалась заставлена книжными шкафами. У окна стоял мольберт с закрепленным чистым листом шершавой акварельной бумаги, а на полу валялся скомканный лист, как будто художнику не понравилось то, что было нарисовано. Я присела на корточки, подняла его и разгладила. Некрасиво это конечно же, но меня никто и никогда не учил рисовать – а я мечтала запечатлеть то осеннюю бурую степь под хмурым небом, когда тучи на миг расходятся и серый день оказывается пронизан золотой колонной света, то разросшийся розовый куст, так оплетший старую беседку, что туда и войти невозможно. Рисовать мне всегда очень хотелось, но, сколько бы ни пробовала, без знания должных приемов получалось очень неважно. По этой причине такое выбрасывание рисунков казалось мне покушением на самое святое, как будто бы меня саму измяли и бросили. И именно поэтому, изнывая от жалости к загубленной красоте, я подняла выброшенный черновик и быстро разгладила его на коленке.
Что ж, это был мужской портрет.
Был он выполнен углем, не очень умело, но я бы и так не смогла.
И с листа бумаги на меня глядел вовсе не Оттон ле Ферн.
Лицо поражало правильностью черт. Я бы сказала, у людей не бывает таких лиц, они бывают только у святых, наверное, да и то не при жизни, а когда возносятся они на небеса, чтоб оттуда помогать оставшимся здесь. Нарисованный мужчина был молод, спутанные длинные пряди волос падали на широкий лоб и частично закрывали глаза. Последние получились лучше всего, непривычной миндалевидной формы, слегка приподнятые к вискам, отчего они напоминали кошачьи. Но больше всего тронуло меня их выражение. Каким-то чудом неведомый художник смог вложить в глаза жизнь. И отчаяние. И горе. Глаза будто заглядывали мне в душу и, казалось, еще чуть-чуть и я услышу шепот неизвестного мужчины.
Ощущения были столь сильны, что я торопливо отложила рисунок на окно, поправила подол платья. Наверное, это сказывались события последних дней – мое отбытие в Ферн, беседа с Сарро, с самим герцогом. Мне продолжало казаться, что даже из оконного проема эти глаза следят за мной, пристально, с отчаянием. Я решительно шагнула вперед – и замерла. Где-то впереди, в следующих комнатах, были люди.
Я расслышала тонкий девичий голосок, звонкий, словно хрустальный колокольчик. Невидимая девочка что-то торопливо говорила, говорила… И ей отвечал голос мужской. Я не разобрала, о чем шла речь, но мужской голос показался донельзя приятным, мелодичным. Казалось, они спорили, горячо спорили. Девичий голосок набирал высоту и тут же резко падал до шепота, мужчина же отвечал совершенно спокойно.
