Совершенно справедливо утверждают, что «Житие и страсти» Томаса – скорее трактат о мученичестве, чем юридический документ: яркий, эмоциональный призыв, а не представление улик на суде[8]. Монах признает, что рассказывает о суде так, как он его себе вообразил, и нет никаких сомнений, что с точки зрения наших представлений об объективных исторических свидетельствах текст Томаса весьма проблематичен[9]. Но все же, несмотря на то, что рассказ Томаса Монмутского о суде являет собой tour de force по части риторики, не следует считать его просто вымыслом. Сколь бы Томас ни манипулировал своим материалом, он вряд ли мог выдумать присутствие на процессе короля Стефана; более того, многие из участников судебного процесса были еще живы много лет спустя, когда агиограф завершил свой труд[10]. Изложение событий у Томаса подверглось риторической и художественной обработке, потому что оно должно было соответствовать существующим канонам написания житий святых и – особенно в части описания суда – еврейско-христианским диспутам[11]. Но содержание «Жития» пересекается с историей как таковой по крайней мере в двух важных аспектах: во-первых, его автор пишет об исторических фигурах и событиях, местных деталях и хронологии, сообщая мельчайшие подробности, словно он сверялся с альманахом[12]; и, во-вторых, автор надеется на то, что, когда его труд начнут переписывать и распространять, эта работа обретет для позднейших читателей статус авторитетного повествования о произошедших событиях[13]. Какова бы ни была природа «Жития» как литературного документа, оно содержит описание самого раннего известного обвинения в ритуальном убийстве, а потому de facto является источником кровавого навета. Анализ ключевых элементов и черт нарратива Томаса в контексте других типов исторических свидетельств дает нам возможность проникнуть в события, о которых он пишет, а также понять, как сложилось и обрело свою форму обвинение в ритуальном убийстве ребенка.
Эти события произошли в эпоху Высокого Средневековья, в период стремительных социально-политических и экономических преобразований. Так называемый ренессанс XII века характеризовался быстрым ростом населения; расширялась торговля; продолжались крестовые походы; возродились греческая наука и римское право; развивалась чиновничья система европейских государств[14]. Создание школ и университетов, быстрая урбанизация, усовершенствования в методах ведения сельского хозяйства привели к интеллектуальному подъему, о котором свидетельствуют достижения в архитектуре (кульминация романского стиля и зарождение готики), расцвет поэзии, куртуазных романов и исторических трудов, философских дебатов, а также развитие идеалов рыцарства. Расширение популярности паломничеств и поклонения мощам святых предвосхитило живой интерес к почитанию Девы Марии и к сосредоточению на теологии евхаристии, которая будет окончательно сформулирована в следующем столетии. Все шире распространялись аффективная набожность и религиозный экстаз. Ничто не предвещало демографических кризисов, которые грянули во время «катастрофического» XIV века и Черной смерти (1348–1350). Но в то же самое время этот культурный расцвет XII века сопровождался кризисом сеньориальной системы, новыми попытками направить насилие в приемлемое русло и все возрастающими усилиями идентифицировать, маргинализировать и покарать тех, кто обитал на периферии христианского общества
