Пока мою руку и грудь рвут когти, я твержу себе, что могу превратить её в человека. Могу! Могу!
Это было гораздо трудней, чем обычно, но теперь передо мной стоит и зло сверкает на меня круглыми глазами юная, одетая в какие-то отрепья крестьяночка.
Я хриплю: «Остановись! Я хочу тебе помочь».
Ярость на её лице неожиданно сменяется испугом, она поворачивается и бежит прочь. Я следую за ней и по навалившимся головокружению и слабости понимаю, наконец, как много крови уже успел потерять. Я оседаю на ближайшую кочку, сдёргиваю с себя куртку и рву рубаху, пытаясь остановить кровь и закрыть хотя бы самые глубокие раны…
Когда я очнулся, небо начало светлеть и вовсю орали петухи — судя по всему, уже не первые. Кровь бòльше не текла — то ли я сам успел справиться, то ли владычица позаботилась обо мне. Я смутно припоминаю последнее, что видел — в небо взвился ульф и полетел… кажется всё-таки к городу. Может быть, кто-то действительно даёт ей там убежище? Но зачем тогда было направляться в деревню? Гораздо проще было бы выманить меня из города и вернуться туда по воздуху, ворота бы мне уже не открыли. А девочка между тем совсем не глупа, хотя едва созрела для замужества, ей на год-два меньше, чем Миро.
Из трубы дома, к которому подлетал ульф, пошёл тонкий, новорожденный дымок. Крестьяне встают рано. Хозяйка уже проснулась, а может быть получится поговорить и с хозяином. На куртке осталось несколько глубоких разрезов, но если её запахнуть, то раны почти незаметны. Один из колодцев здесь, по счастью, общий. Я пью, с трудом заставляя себя переводить дыхание между глотками ледяной воды, потом смываю с куртки следы крови.
* * *
Едва увидев женщину, я понимаю, что с домом не ошибся. Это, бесспорно, мать девушки-ульфа, но если цвета общих нитей выглядят у той сумрачно и яростно, то у немолодой крестьянки, на ином фоне, они кажутся пыльными и унылыми. Я вовремя вспоминаю о том, что как городскому человеку, попавшему сюда по важной казённой надобности, здороваться с мужланами мне не следует, а надо разговаривать грубо и повелительно:
— Дочь твоя здесь? — спрашиваю я, раздумывая, что делать, если в ответ я услышу: «Которая?».
— Пропала, бесстыдница, ещё с вечера, вон, козы недоены, печка нетоплена.
Я показываю медную табличку и говорю веско:
— Твоя дочь — важный свидетель, её вилагольский сыск хочет допросить. Так что как найдётся — быстро к ним, а ещё лучше пусть сразу отыщет в городе господина Шади Дакта, который занимается этим делом.
