Так ночь движется своей тяжелой поступью и видит, что переулок все еще бодрствует в неурочные часы, все еще угощает и угощается, все еще ведет себя так, как будто неожиданно получил в наследство малую толику денег. Так ночь, медленно отступая, наконец, уходит, а фонарщик начинает свой обход и, как палач короля-деспота, отсекает маленькие огненные головы, стремившиеся хоть немного рассеять тьму. Так — худо ли, хорошо ли — наступает день.
А наступивший день, как ни мутно его лондонское око, может удостовериться, что переулок бодрствовал всю ночь. Не говоря уже о головах, что в дремоте опустились на столы, и пятках, что лежат на каменных полах, вместо того чтобы покоиться на кроватях, каменный лик самого переулка выглядит истомленным и осунувшимся. Но вот просыпается весь околоток и, услышав о том, что произошло, полуодетый, устремляется на расспросы, а у «шлема» и полисменов (которые, судя по их виду, волнуются гораздо меньше, чем переулок) хватает хлопот по охране дверей злополучного дома.
— Боже ты мой, джентльмены! — восклицает мистер Снегсби, подходя к ним.— Что я слышу?
— Что ж, все правда,— отвечает один из полисменов.— То-то вот и оно. Ну, не задерживайтесь, проходите!
— Но, боже ты мой, джентльмены,— снова начинает мистер Снегсби, довольно грубо оттиснутый назад,— я же только вчера вечером стоял у этой самой двери между десятью и одиннадцатью часами и разговаривал с молодым человеком, который здесь проживает.
— В самом деле? — отзывается полисмен.— Этого молодого человека вы найдете в соседнем доме. Эй, вы, там, проходите, не задерживайтесь!
— Надеюсь, он не получил повреждений? — осведомляется мистер Снегсби.
— Каких повреждений? Нет. С чего бы ему получать повреждения?
Мистер Снегсби так расстроен, что неспособен ответить ни на этот, ни на любой другой вопрос, и, отступив к «Солнечному гербу», видит там мистера Уивла, изнывающего над чаем с гренками в позе выдохшегося возбуждения и в клубах выдохнутого табачного дыма.
— И мистер Гаппи тоже! — восклицает мистер Снегсби.— Ох-ох-ох! Во всем этом поистине виден перст судьбы! А моя кро…
Голос отказывается служить мистеру Снегсби раньше, чем он успевает вымолвить слова «моя крошечка». Лицезрение сей оскорбленной супруги, которая в столь ранний час вошла в «Солнечный герб», стала у пивного бачка и подобно грозному обвиняющему призраку впилась глазами в торговца канцелярскими принадлежностями, лишает его дара речи.
— Дорогая,— говорит мистер Снегсби, когда язык у него, наконец, развязывается,— не хочешь ли чего-нибудь выпить? Немножко… говоря напрямик, капельку фруктового сока с ромом?
