. Следом за ней бегу я, размахивая бадминтонными ракетками. Макс отстает; от насыщенного хвоей вечернего воздуха у него разыгралась астма. У Макса в руке русский перевод «Трех товарищей» Ремарка. «Смотрите, мальчики», – Катя поворачивается на ходу и показывает тонкой ладонью в сторону парка. – «Мальчики, чертово колесо починили. Бежим скорее!»
Рассказ о моей Эстонии был бы неполон без нескольких страниц, посвященных художнику Юри Арраку и его внутренней свободе. Как правило, прежде чем вернуться в Москву ночным поездом, мы на день-два останавливались в Таллинне. Таков был наш ежегодный ритуал прощания с летом и Эстоний. Пока родители ходили по магазинам, где можно было приобрести эстонского производства одежду и товары для дома, по своему дизайну и качеству напоминавшие западные, я бродил по Вышгороду, средневековому центру Таллинна. Стоя на смотровых площадках, откуда открывается вид на морской порт и стальной полукруг Балтийского моря, я повторял имена башен старого города: Толстая Маргарита, Длинный Герман. Друзья нашей семьи, осевшие в Эстонии уже после войны евреи из России и Украины, угощали меня бутербродами с крутым яйцом и килькой, восхитительными творожными булочками и кофе с молоком, особым эстонским кофе с цикорием.
В конце августа 1975 года наш друг Борис Бернштейн, профессор-искусствовед, уроженец Одессы, переселившийся в Эстонию в пятидесятые, повел нас на вернисаж эстонских художников. На этих ежегодных вернисажах нон-фигуративные и абстрактные полотна свободно выставлялись бок о бок с вполне банальными творениями в духе соцреализма, какие можно было увидеть по всему Советскому Союзу. Варьировалась лишь фигура в пейзаже: на таллиннских выставках доблестный эстонский рыболов красовался там, где обычно красуется казахский пастух, чукотский оленевод или украинский колхозник. Борис Бернштейн подвел нас к полотну, которое называлось «Корона». «Это Юри Аррак, пожалуй, лучший современный художник во всей Эстонии», – пояснил «дядя Боря».
«Корона» – эстонская народная разновидность бильярда. Играют за квадратным столом из полированной сосны. В каждом углу стола прорезаны лузы. Однако вместо шаров в ходу деревянные шайбочки, у которых в серединке – отверстия, а битой служит шайба побольше. На полотне Аррака, выдержанном в ярких несмешанных цветах, в «корону» играют четверо гуманоидов (см. илл. 17). Я назвал их гуманоидами, потому что у игроков человеческие тела и лица, однако над головами вздымаются почти одинаковые гривы, которые стоят дыбом и гребнями спускаются на затылок. Эти фигуры – оранжевые, лазоревые, аквамариновые – казались одновременно и первобытными, и средневековыми, и фантастически-инопланетными. Но вот выражение разинутых ртов и застывших глаз у них было безошибочно советское. Эти игроки к корону – носители тайного знания, которое дрожит на их лицах, словно вода на тающих ледяных глыбах. Заточенные в тесном помещении бильярдной, они сами не понимают, как применить это тайное знание.
