Но рядом просто чужой мальчик. И он только потому прижался к незнакомой тете, что на камне высоко и страшно.
«Ах ты, щеник», — растроганно, странным ласковым словом подумала о нем Татьяна Николаевна и потуже закутала его в свой халат, чтобы еще раз позаботиться о мальчике, как о своем сыне.
— Папа, — позвал Бориска, совсем освоившись у Татьяны Николаевны. — Лезь сюда, нам здесь так здорово!
Татьяна Николаевна замерла, побоявшись не расслышать ответ. Но даже море, казалось, перестало шуметь для нее в это время.
Человек долго не отвечал. Татьяна Николаевна уже хотела сказать Бориске, что папа не услышал его, повтори, Бориска, но Игорь Петрович ответил снизу бесцветным голосом:
— Нет, Бориска, мне наша мама не разрешает.
После этих слов Татьяна Николаевна в одно мгновение натянула белую шапочку с выпуклыми рыбками, привычно заметила серебристую даже в этот день полоску на горизонте и прыгнула в море.
На таких огромных, свирепых волнах она еще никогда не плавала. Они могли швырнуть ее о большой камень, но Татьяна Николаевна, наверно, оказалась сильнее их, и ее только бросало на самый гребень, а потом она обрушивалась вниз, и уже почти не было пути наверх, а только тянуло все вниз, в пучину, где резкий, душный запах водорослей бьет в нос. Татьяна Николаевна уже совсем задыхалась там, но ее снова выносило наверх, к свежему воздуху, к ветру и легкой пене.
Она не ожидала, что сразу забудет о Бориске, об Игоре Петровиче, о большом камне, о всех своих одиноких и подробных мыслях. Оставалось единственное определенное состояние — бороться с волнами, чтобы выжить.
— Тоже мне, русалка! — кто-то схватил ее за руку и развернул к берегу.
Волна накатилась на них. Кажется, закричал на берегу Бориска, но все стало водой.
Когда вода прошла, они уже были в бухточке, сбоку камня. Волна, обессиленная, отваливала вместе с мелкими камнями назад, громыхала, сбивала с ног.
Ноги у Татьяны Николаевны дрожали. И вся она дрожала так заметно, только что зубы не лязгали.
— Будешь стоять теперь как памятник? — грубо сказал Игорь Петрович, взял ее на руки и вынес на берег.
— Дура, дуреха, — с удовольствием ругался он, прижимал ее к себе и отплевывался. — Чем только голова забита…
На камне плясал Бориска.
Татьяна Николаевна сидела, накрытая махровой простыней с коричневыми щенками по краям и молчала. Она прижала подбородок к коленям, ноги крепко обхватила руками. Подбородку больно, даже скулы сводит. Но так лучше.
