Он тем временем глянул на айфон и поцокал языком.
— Надо же, как уже поздно. Иди, а то тебя будут ругать.
Сегодня, насколько я знала, вместо кружков будет профилактическая беседа, на которую не стоит опаздывать. Привычным жестом я потянулась к карману, достать смартфон и посмотреть время, но вовремя вспомнила, что связи меня лишили. Лёва, однако, жест заметил и усмехнулся.
— Постой! А откуда у тебя телефон? — Как я сразу не поняла?
Он пожал плечами.
— Ну, говори! Ты разве здесь не на исправлении?
— На исправлении, конечно. Не на отдыхе же.
— Тогда почему у тебя телефон не отобрали?
Он сморщил нос.
— Ну так что?
— Не скажу.
Как бы его заставить? Странно, и не только это.
— И почему ты не бежишь к себе в корпус?
— Я не спешу.
— Почему? Тебя не накажут?
— А ты боишься, что тебя накажут?
И смотрит так знакомо. Провоцирует.
Первым делом хочется презрительно фыркнуть и доходчиво объяснить, что наказание — последнее, чего я боюсь. Но там Светка, а она если разволнуется, точно куда-нибудь влипнет. И я буду думать, что из-за меня.
Если она запаникует… Нужно идти, идти немедленно.
Я развернулась к двери, мысленно прикидывая, как быстро успею добежать. Сделала пару шагов.
И тогда он спросил:
— Завтра придёшь?
Никогда раньше я не спотыкалась на ровном месте, да так, что чуть не грохнулась на пол, чудом удержалась. Никогда прежде я не боялась оглянуться.
Ответить я не смогла, просто пожала плечами. Прямо так, на ходу.
В корпус удалось прибежать вовремя. Всю беседу, которую проводили вожатые и какой-то скучающий мужчина, как потом выяснилось, психолог, я улыбалась как полоумная. Или как счастливый человек — одно и то же. Мне даже замечание сделали, мол, нечего так явно демонстрировать насмешку, а то отхвачу наказание за неуважение к старшим.
Будто с помощью наказаний можно добиться у человека уважения. Самая большая ошибка этих так называемых воспитателей.
Но мне было всё равно, я думала о другом.
Я стала ходить на чердак каждый вечер.
* * *
Сложнее всего, как я думала, дастся разговор о пропаже таланта и о том, что он больше не рисует. И почему. Но на деле вышло легче лёгкого. Я спросила, что случилось, отчего он сидит вечерами перед пустым листом бумаги, злится и не пробует даже поднести карандаш к бумаге?
А он пожал плечами и сказал — не знаю.
— Но так не бывает! С чего всё началось? Что-то же случилось перед этим?
И снова ухмылка и прищуренные глаза, голос такой сладенький-сладенький:
— Угу, мне нанесли травму, и я не могу с ней смириться. На это намекал и психолог, и родители, и учителя. Что случилось? Наверняка тебя кто-то обидел? Не может быть такой стопор без причины. Значит, случилось непоправимая трагедия. Какая? Неужто такая страшная, что ты не можешь произнести о ней вслух? Настолько ужасное происшествие, что стыдно признаться? Скажи, ведь ты ни в чём не виноват! А я сказать не могу, потому что ничего не случилось. Только и думаю, что они так все забегали и засуетились в тот самый момент, когда я выиграл престижный конкурс. Мою конкурсную работу продали с аукциона за сорок семь тысяч евро.
