На одной была записана песенка «Уистлер и собака». Она начиналась на низкой ноте, а затем поднималась до высшей октавы: Ти-и-и… Тумти-татити-тира-ра… Мы всегда очень ждали это тум!.. Насколько популярным стал тот мотив, можно судить по тому, что местная версия его часто слышалась на дороге или переправе, исполняемая тонкими прорезывающимися голосами подростков.
На другой пластинке Абилинга звучала песня, исполнителем которой то и дело овладевали приступы смеха. Когда это случалось, обычно каждый из завзятых посетителей включался в это песнопение со своими «ха-ха-ха, ха-а-а, хи-хи, хи-и-и» и «хо-хо, хо-о!». Однако все же тем, что больше всего возбуждало нас, была не столько музыка, сколько предшествующий «концерту» ритуал. Сначала в граммофоне выдвигался раструб с рупором, соединявшийся с черным квадратным блоком, в котором находился сам механизм и хромированная мембрана. Затем раздавался резкий царапающий звук — чирк-чирк-чирк. Наконец, мембрана была поднята, игла поставлена на место и аккуратно опущена в нужную бороздку пластинки. Долго что-то скрежетало, пытаясь заглушить звуки музыки, но в конце концов мелодия все-таки прорывалась наружу.
Никто заранее не мог предугадать, с какой скоростью будет вращаться пластинка. Когда она крутилась достаточно быстро, музыка вполне устраивала нас, и мы не стремились подправлять мелодию своим аккомпанементом. Вообще-то, нам больше всего нравилось иное — когда уменьшалась скорость, что тоже нередко случалось, но ликование было недолгим. Иногда из машины следовал глубокий вздох или вскрик, как при сильной боли. Тогда кто-нибудь сочувственно говорил:
— Боже мой!
Абилинг тут же бросался исправлять положение — и голос певца вновь поднимался высоко в небо.
В редких случаях, когда никто не обращал на него внимания, граммофон вдруг начинал угрожающе рычать. Тогда нашей радости не было конца.
— Если хотите ехать на нашей двуколке, отправляйтесь на свой собственный страх и риск, — так говорила мать друзьям с озорным блеском в глазах. Она сама предпочитала брать у нотариуса на время более надежный экипаж, чтобы совершить длительную поездку. Мы, правда, как-то не придавали значения ее предупреждениям и несколько раз предпринимали рискованные путешествия на нашей таратайке.
Эта повозка была своего рода отцовским детищем. Он смастерил ее сам и оснастил, выставляя напоказ со всей своей родительской гордостью. Хотя отец никогда не признавался в этом, в технике он мало что понимал, и тот факт был чреват для нас рядом катастрофических последствий.
