- Плохо, - посетовал Яшин, когда они дошли.
- ??
- Первый вагон, - объяснил Яшин. - Он моторный. Будет громыхать. Я обычно езжу во втором. У меня место, где двери второго вагона, помечено. Отбил каблуком камешек от края платформы, - он выжидающе посмотрел на Парвуса, но тот лишь вежливо улыбнулся. "Черт с тобой, - внезапно озлился Яшин. - Тебе все нипочем. Где бы ни оказался - всюду хорошо. Радость - будто только что облегчился. Принятие мира, как он есть - и в пургу, и в дождь, и в град. Окажется на зоне - так же будет сидеть, греть у костерка косточки".
Однако злоба злобой, но, когда поезд приблизился, Яшин предупредительно оттащил Парвуса от края платформы.
- Сядем, - сказал он в пространство, одобрительно взирая на полупустой состав. Тот, устав тормозить, остановился. Парвус шагнул в разверзшийся проем. Яшин чуть потянул время, ощущая неожиданный страх, но секунду спустя совладал с собой и вошел следом.
В аккурат возле дверей, справа, где места как раз на пятерых, их встретили легким взлетом бровей, но приветственных слов не было. Правда, Всеволод Рюгин дернулся было навстречу, да тут же и передумал. Живыми карими глазами навыкат он стрелял направо и налево, красный рот готов был растянуться в улыбке. Щеки лоснились, а короткие ножки еще немного, и не смогли бы достать до заплеванного пола. Еще чуть-чуть - и Рюгин начал бы болтать этими ножками. Одет он был нелепо: какой-то древний френч, на круглой башке - забавная шерстяная шапочка с помпоном. Ни в школьные, ни в студенческие годы он не расставался с этой шапочкой. Она давным-давно съежилась, выцвела, полиняла - возможно, как раз по этой причине росла и росла ее ценность.
В углу, близ окна, выступали из сумрака колени и локти Конечного. Сам Конечный смахивал на пожилого судака, с которым вот-вот покончат. Длинным ломаным овалом белело его несвежее лицо, водянистые глаза казались разбавленными сверх всякой меры чем-то прохладительным. Тощие усы по-запорожски свисали, обрубая с краев щель бледного рта. В самом же рту, готовом искривиться блатной кривизной, помещались редкие лошадиные зубы, но сейчас их не было видно.
Третьим сидел Виктор Бориков. До него было боязно дотронуться - боязно неловким касанием нарушить великолепие небрежных якобы складок спортивного костюма, поломать гармонию карманов, нашивок и эмблем. Он так и не научился носить вещи, подумал Яшин. За версту несет неуверенностью, комплексухой... конечно, лучше это видно тем, кто с ним знаком, но и чужак не пропустит этой неизжитой скованности в движениях и покое.
