Марк призвал на помощь всю свою талботовскую бесцеремонность и пробыл со мной до самого вечера. Похоже, коронер получил задание не отходить от меня ни на шаг, и это тоже не добавляло спокойствия, хотя никаких поползновений он себе больше не позволял. Но посетителей почти не было, помощь Марка не требовалась, а его постоянное присутствие будто давило на плечи. Когда, наконец, пришел Витор и выпроводил талбота на ночь, я ощутила нешуточное и чрезвычайно малодушное облегчение, хотя понимала: утром он вернется. И будет возвращаться, как Ланс, раз за разом.
— Я заночую здесь, — устало сказала я Витору. — Сил нет идти домой.
Маг будто чувствовал, что что-то случилось, и порывался начистить Марку физиономию, виня во всем его, но я не слишком-то убедительно сообщила, что все в порядке, и уползла наверх, не оставив ему никакого выбора: кто-то должен был дежурить за стойкой.
А я на втором этаже получила внезапный заряд бодрости и ненависти ко всему живому.
Первое, что бросилось в глаза, — потасканный серый плащ, небрежно переброшенный через дверцу шкафа. Едва увидев его, я с невероятной прытью заперла комнату изнутри и прижалась спиной к косяку.
Ланс сидел на моей кровати, притянув одно колено к груди и расслабленно отставив вторую ногу. Когда он повернулся на звук, синеватый отсвет уличного фонаря пробежал по непривычно отросшим волосам и безнадежно утонул в тенистом тумане крыльев, распахнутых на всю длину. Они поднимались выше его головы, но кончики все равно подметали пол за двуспальной кроватью, и только воля их владельца спасала мою комнату от тотального разрушения от ускорившегося бега времени.
Сколько я помнила, крылья отражали его настроение — и сегодня они были густого, чисто-черного цвета.
А у короля на фотографии едва успели посереть. Его Величество умер, не успев даже понять, что происходит. Зато у Ланса было достаточно времени, чтобы сполна все осознать.
Крылья будто поглощали свет, заставляя комнату казаться еще меньше, чем она была на самом деле. Из-под воротника дурацкой белой водолазки выглядывали чернильно-черные узоры, будто нарисованные под кожей — обычно они заканчивались чуть выше ключиц, а теперь норовили забраться на лицо острыми ломаными линиями и отчего-то напоминали лишний ряд оскаленных зубов.
Ланс молчал, и я сама подошла ближе, чтобы усесться рядом и прижаться щекой к его плечу. Он позволил — а потом, судорожно вздохнув, развернулся всем корпусом и крепко обнял меня, уткнувшись лицом в макушку. От его рук веяло могильным холодом, но все равно меня захлестнуло невероятное облегчение.
