И тем не менее господин дознаватель ни минуты не сомневался в моей виновности.
Да еще и этот поспешный брак, основанный на каком-то глупом, полузабытом, притянутом за уши обычае. Зачем лорду Кастанелло понадобилась осужденная за использование ментальной магии преступница? И если за его решением жениться на мне крылась какая-то тайная цель, почему он лишь однажды заглянул ко мне после болезни? Заглянул – чтобы тут же пропасть без объяснения причин происходящего и больше уже не появляться.
Возможно, я и вовсе ему не нужна. Но в таком случае почему не передать меня господину дознавателю за попытку побега? Или же здесь кроется другое, и лорду Кастанелло с его репутацией, не менее сомнительной, чем моя собственная, тоже не хотелось привлекать к себе излишнее внимание отдела магического контроля? А как вообще господин дознаватель оказался на этой безлюдной дороге именно тогда, когда я решилась совершить побег?
Лишь в одном я была уверена точно: кто бы ни выходил со мной на связь с помощью крохотных записочек, спрятанных под салфетками, он непременно сделает это снова.
* * *
– Обед для миледи, – возвестила горничная.
Поднос с тарелками занял привычное место на пустом прикроватном столике, а женщина тут же покинула комнату. Вынужденное затворничество и полное бездействие не способствовали хорошему аппетиту, и я вяло помешивала ложкой бульон, размышляя, хочу ли съесть хоть что-нибудь, когда, взяв в руки пряную булочку, услышала знакомый шорох.
Приподняв салфетку, я вновь обнаружила письмо. Только на сей раз это был не крошечный клочок бумаги, а целый лист, исписанный тем же наклонным почерком. Я не могла сравнить письмо с предыдущей запиской, но была уверена, что посылал их один и тот же человек.
Подойдя ближе к окну, принялась читать.
«Драгоценная Фаринта!»
Я замерла, прижав записку к груди. В первое мгновение обращение, столь знакомое мне по другим, куда более частым и дорогим письмам, кольнуло сердце глупой, бессмысленной надеждой. Только один человек называл меня так, но он, к несчастью, был мертв. Мне потребовалось несколько глубоких вдохов, чтобы напомнить себе: почерк Эдвина куда изящнее, со множеством легких завитков и росчерков. Да и бумагу лорд Осси предпочитал совершенно другую, плотную, белую, с тонкими, едва заметными волокнами и приятным запахом. Это не мог оказаться он, просто не мог. Но теперь мне оставалось предположить, что таинственный доброжелатель, возможно, когда-то был близко знаком с нами.
