У них коричневый дом. С голого дерева во дворе свисает веревка: раньше это были качели. Каменистый кряж за деревом спускается к мутному маленькому пруду. Плавать в нем нельзя, говорит папа, но зимой он замерзнет, и можно будет кататься на коньках. Гостиная узкая и длинная, с огромным окном, которое выходит на «озеро», как его называет Джоанна. «Дом у воды почти невозможно достать», – говорит она. Единственное место в доме, где пол не покрыт мохнатым ковром от стены до стены, это кухня.
Суббота, послеобеденный час. Мы с Анной сидим на кухонном полу и играем в шарики. На улице хмуро, в окна нескончаемо бьет дождь. Я почти выигрываю, когда на кухню, размахивая расческой, влетает Джоанна. Она вытаскивает из расчески волосы и трясет ими у меня перед лицом.
– Ты взяла мою расческу, Элинор. Хотя я сказала тебе, что не разрешаю.
– Ничего я не брала, – отнекиваюсь я, хотя на самом деле брала.
– В этой вашей шикарной новой школе эпидемия вшей. Теперь придется ее кипятить. – Она вне себя от ярости. – Если расческа испортится, я потребую, чтобы ваша мать за нее заплатила. Она из кабаньей щетины!
– Это не я!
– У кого еще светлые волосы? Я не потерплю вранья в этом доме. – Она нагибается и хватает наши шарики.
– Отдай! – кричу я.
Папа возвращается из гаража.
– Ну хватит вам. Не деритесь.
– Не разговаривай со мной, как с ребенком, Генри, – вспыхивает Джоанна.
– Она забрала наши шарики и не хочет отдавать, – жалуюсь я.
– Элла взяла расческу Джоанны без разрешения, – ябедничает Анна.
– Неправда! – кричу я.
– Это всего лишь расческа, – говорит папа. – Конечно, Джоанна не против. Я вам рассказывал, что ваша бабушка в школе была чемпионкой по игре в шарики? – Он открывает морозилку и заглядывает внутрь. – Как насчет пирога с курицей на ужин? Мы с Джо идем в гости.
– Не хочу, чтобы ты уходил, – канючу я. – Ты всегда уходишь.
– Мы будем недалеко. И мы нашли отличную девочку, которая посидит с вами.
– Можно мы посмотрим телевизор? – спрашивает Анна.
– Все что захотите.
– Мне здесь не нравится, – говорю я. – Этот дом уродский. Я хочу домой.
– Заткнись, – фыркает Анна. – Хватит все портить.
Я в слезах выбегаю из кухни.
Джоанна у меня за спиной говорит сквозь собственные сердитые слезы:
– Я больше так не могу, Генри. Я не подписывалась быть матерью.
Я бросаюсь на кровать, утыкаюсь лицом в подушку. «Ненавижу ее, ненавижу ее, ненавижу ее», – повторяю я, точно молитву. Когда папа приходит меня утешать, я отворачиваюсь от него, сворачиваюсь, как мокрица.
