довольно осклабились за порогом, а я мигом понял, чем стучали. Стучали наганом.
Их было двое. Оба как тот урка, с которым мне довелось пообщаться в Сталинском НКВД. Один, навалившись на косяк, поигрывал финкой, а второй стоял чуть поодаль с наганом, выразительно водя дулом по купе. На полу у их ног валялся пухлый холщовый мешок — видимо, уже прошлись по вагону. Однако из других купе не доносилось ни звука — похоже, всех припугнули.
— Лишние звуки, лишние движения, — хрипло предупредил тот, что с наганом, — и у вас в голове появится по лишней дырке.
Он коротко кивнул, и, оттеснив Лёню, его подельник шагнул в купе.
— Кубышки свои открывайте, — сплюнул он прямо на пол.
Лёня послушно положил чемодан на койку и открыл, будто быть ограбленным — самое обычное дело. Косясь на наган, я нехотя достал свои пожитки, где из ценного были разве что поношенные заводские штаны. Урка с ножом брезгливо осмотрел мое и, ничего не взяв, двинулся к вещам Лёни, среди которых уже стал копаться гораздо увлеченнее. Из магических странностей там были только книги — но книги его не интересовали.
Тот, что с наганом, остался в проходе, видимо, контролируя, чтобы никто не вышел из уже обчищенных купе.
— И сейчас нельзя? — спросил я, видя, как его дружок вытаскивает деньги из чемодана, которые дал на дорогу директор.
— Нельзя, — отрезал Лёня.
— Какое нельзя! — хохотнул урка. — Наша тайга, нам тут все можно!
— А ну заткнулись! — процедил другой, наводя наган то на Лёню, то на меня, словно прицеливаясь.
Деньги исчезли в засаленном кармане. Продолжая копаться среди вещей, вор достал какую-то баночку и, покрутив, небрежно отбросил на пол. Следом туда же полетел и завернутый в газету наш ужин с остатком пирожков. Как же это погано — сидеть и смотреть, как тебя грабят. Особенно, когда ты гораздо сильнее — а я чувствовал это. Урка, копавшийся в чемодане, то и дело нервно замирал, прислушиваясь к каждому звуку, каждому шороху, каждому стуку колес. Вокруг его тела подрагивали видимые только мне серые волны — верный признак страха. Он боялся, что его поймают, и храбрился, нарочито громко смеясь и ведя себя все развязнее. Однако волны от этого не исчезали, а становились еще шире, чуть ли не сами толкаясь в мои руки. Оставалось их только схватить.
Лёня перехватил мой взгляд, словно еще раз напоминая, что нельзя. Ну нет! Нельзя только студентам, а я еще не студент. Впившись глазами в нашего гостя, я мысленно обмотал эти серые волны вокруг его рук, как длинную веревку — от плеч до запястий, буквально
