— Как вам не скучно жить без дела? — спросила она наконец.
— А вам как не скучно с теми делами, с которыми вы живете?
— Отчего мне может быть скучно: я делаю полезное.
— Стряпать на кухне тоже очень полезно, но ведь вы же этого не делаете.
— Будто женщина так и должна весь век возиться со стряпней и с хозяйством?
— Я этого не сказал. Я говорю только, что вы из полезных дел выбираете те, которые вам больше нравятся.
— Я все же не понимаю, о чем это вы говорите?
— Я говорю о ваших горячих разговорах, о ваших попытках возвести в почетное звание «человеческой личности» всякого, например Марсова, даже меня пожалуй, о ваших филантропических проектах и подвигах…
— Да разве все это не полезно? Разве не хорошо, что я стараюсь иметь влияние на молодого человека для того, чтобы поддержать его на доброй дороге? Ведь это только женщина и может сделать: для этого нужно уметь сочувствовать человеку так, как мужчины никогда не могут сочувствовать. Наконец, ведь это все, что женщина может сделать в нашем обществе.
— Этого я не думаю. Мне кажется, что женщина может сделать гораздо больше.
— Да что же? — спросила она почти с беспокойством, глядя на его смуглое лицо, имевшее в эту минуту весьма нравившийся ей, восторженный, почти аскетический характер.
— Женщина может сделать счастье человека.
Лизаньке в первый раз приходилось слышать эту фразу, произнесенную не с ребяческим жаром Марсова, а совершенно таким же серьезным тоном, с каким Николай Сергеич говорил об истинах политической экономии. Она была внутренне рада, услышавши ее.
— Вы говорите, как очень еще молодой человек, — возразила она, понимая, что пришел ее черед играть роль демона с этим юношей, отталкивавшим ее своим скептицизмом, — счастье возможно было бы только в идеальном обществе…
— Мне никаких идеалов и идеальных обществ не нужно, — говорил вспыльчиво Богдан, — мне нужно жить, нужно счастья. Я и не возьмусь ни за что, ни за какое дело, которое не будет способствовать моему счастью или чьему-нибудь счастью, все равно.
— Это в вас детский эгоизм, — отвечала ему Лизанька внушительным, несколько наставническим тоном, — это исключительность какая-то, фанатизм… Я право не знаю, что… С этим вы не можете быть полезным…
— Да мне противна и самая польза ваша, и тот идеал всеобщего мещанского довольства, которое покупается пошленькими сделками с жизнью, с обществом… Да вот вы сами: вы добились того, чего масса женщин добьется, может быть, очень не скоро еще. Муж ваш не бьет вас, вы не страдаете голодом, вы французские книжки читаете, рассуждаете о политической экономии… А что же? вы удовлетворились?
