Собрание кончилось. Все присутствующие небольшими кучками вышли из дому, убедившись предварительно, что на далеком расстоянии не видно ни малейших признаков опасности.
Пило вышел последним.
— Не к добру! — пробормотал он своему другу, старому Мокарди. — Сальцано не явился; значит, наверное что-нибудь случилось! Узнай. Мне же нужно спешить к Гарибальди.
Через сутки в одной из лачужек деревушки Пиана[288] происходило совещание иного рода. В бедной комнате, за простым сосновым столом, покрытым картами, сидело пять человек — это были Гарибальди, Сиртори, Тюрр, Криспи[289] и Орсини. Они держали военный совет. Гарибальди не любил военных советов, но тут дело шло об участи всего похода, а стало быть, и о будущности Италии. Герой восемнадцати кампаний был в таких случаях осмотрителен.
Было очевидно, что они кого-то ждали. Сиртори, отличавшийся немецкой аккуратностью, поминутно посматривал на часы и хмурил брови. Остальные его коллеги тоже обнаруживали некоторые знаки нетерпения, только Тюрр спокойно прихлебывал вино.
Воспользуемся этим промежутком времени, чтобы сказать два слова об этих людях, которым будущее готовило столь различную судьбу.
Гарибальди в эту эпоху исполнилось пятьдесят четыре года — возраст полной бодрости и силы для людей с таким, как у него, железным организмом. Это был человек ниже среднего роста, но очень крепкого телосложения. Борода и волосы его были рыжего цвета; седина только начинала пробиваться в них. Лицо Гарибальди было замечательно. Он не походил на салонного красавца. Напротив, в комнате черты его лица, загорелого от солнца и ветра, казались грубыми и мало выразительными. Но лицо это было создано для того, чтобы вдохновлять толпу на полях, на площадях, в народных собраниях. Живописно закутанный в свой классический итальянский плащ, с круглой шапочкой на голове, Гарибальди был прекрасен, как античные герои, когда скакал перед рядами своих войск или проходил среди расступавшейся народной толпы. Теперь он сидел, погруженный в глубокую думу, и, казалось, не замечал ничего, что его окружало[290].
Рядом с ним сидел Криспи[291] — впоследствии министр короля Гумберта[292], теперь правая рука диктатора. Это был человек средних лет, сицилианец родом. Если б мы верили в переселение душ, то сказали бы, что душа Мазарини[293] переселилась в Криспи. Не было человека даровитее, хитрее, пронырливее и вместе с тем своекорыстнее и чувственнее этого сицилианца. Еще в Генуе он оказал огромные услуги Гарибальди, как организатор. Вследствие своих постоянных сношений с сицилианскими инсургентами, он всегда был au courant
