Но как остановить людей, сражающихся за свободу отечества? Напрасно трубачи трубили отбой. Они не слышат или не хотят его слышать и, бросившись в штыки, гонят неприятеля чуть не до самого резерва.
Нельзя было терять ни минуты или все эти храбрецы погибли бы до последнего. Поэтому тотчас же был отдан приказ трубить атаку по всей линии, и весь отряд бегом двинулся на приступ.
Самую опасную часть пути, который нужно было пройти, представляла долина, отделявшая высоты деревни Вита от позиций бурбонов. Целый град пуль и картечи сыпался на нее сверху. Немало людей погибло во время этого перехода у Гарибальди.
Дойдя до подошвы «Римской площадки», отряд гарибальдийцев, несколько уменьшенный числом, остановился, чтобы отдохнуть, будучи почти совершенно закрыт от неприятельских выстрелов. Над головами гарибальдийцев находились враги, защищенные крутой покатостью горы, и, сомкнув ряды, ждали нападения. Они были многочисленны. Свежие резервы только что подкрепили их. Положение нападающих было критическое, и все-таки нужно было победить во что бы то ни стало.
С таким сознанием гарибальдийцы стали подниматься по крутизне.
Смертоносный огонь встречает их, а они все-таки идут вперед. Но пересеченная местность не позволяет им двигаться сплошной массой, и общая атака разбивается на множество мелких. Каждый офицер, собрав сто, шестьдесят или пятьдесят человек, бросался с ними в огонь. Атаки эти делали сам Гарибальди, Тюрр, Биксио, Кайроли[270], Менотти[271].
При каждом нападении неаполитанцы стояли твердо, встречая его дружными залпами, пока в десяти шагах от них не сверкнули гарибальдийские штыки, тем более ужасные, что были насажены на ружья, не делавшие выстрелов.
Тогда неаполитанцы отступали, но тотчас же занимали выше новую позицию, еще сильнейшую, так как все преимущества местности были на их стороне и артиллерия облегчала все движения их, тогда как две пушки гарибальдийцев, стоявшие на дороге, не приносили атакующим почти никакой пользы.
Невозможно изобразить всех доблестей Гарибальди во время этой битвы. Он всегда присутствовал там, где огонь был самый смертоносный, а схватка — самая горячая. Когда смерть косила вокруг него бесчисленные жертвы, он спокойно отдавал приказания. Сын его Менотти, бывший в первый раз в деле, — тот самый, который родился на Рио-Негро[272] и которого отец во время одного отступления в течение восьми дней нес на шее в платке, — схватил знамя и, держа его в одной руке, а револьвер в другой, бросился вперед. Вот он уже в двадцати шагах от неприятеля, вдруг пуля попадает ему в левую руку, знамя падает, но Скьяффино
