Рохлин бесновался и Выпин ясно представил, как там, в Верхнешельске пузатый начальник Губ Лага машет при этом руками...
Шум в телефонной линии значительно поубавился, но майор, несмотря на это, стал лихорадочно выкрикивать:
— Алло, станция?.. Говорите громче!!! — правой рукой он усиленно затеребил витой провод, от чего треск стал оглушительнее. — Алло, товарищ полковник... алло! — через минуту, не обращая внимания на встречные крики, он твердо нажал на рычаг.
Телефон жалобно звякнул.
— Пи-пи-пи-пи, — неслись гудки из брошенной трубки... но рядом уже никого не было...
Мокрый, набухший от крови, снег вяло стекал с разбитого виска того, кто еще недавно был начальником лагеря...
Разогнув окоченевшее тело, санитарный врач обнаружил кусок торчащего рифленого металлического стержня в области сердца...
Выдернув болванку из груди, Перепелкин с удивлением обнаружил, что кусок прута был лишь слегка заострен; удар был звериный... «Креста работа, — только и подумал он, — больше некому!»
В «предбаннике» фыркнуло. Прерывая умозаключения санитара, в санблок ввалились начальник караула и солдат с размалеванным кровью лицом.
Сбивая снег, лейтенант кивнул в сторону вертухая[1], который сквозь распухшие веки силился рассмотреть скорбное помещение:
— Обслужи раненого. И смотри у меня!
Подражая своему грозному командиру, солдат шепеляво добавил:
— По бумаге проведи, как раненного, упал там или еще чего... Понял, лепила[2]?! — и загоготал, зычно сплевывая себе под ноги...
Перепелкин сноровисто обмыл распухшее лицо.
«Это по бумаге я — санврач, а так — обычный зек... Ни бинтов, ни зеленки... Хотя работа полегше — не то, что у всего контингента! Умер зек — запиши, обработай, что б заразы не было... Да и то проблем хватает. Летом — покойничка закопают, а вот зимой — братва труп ни за что не отдаст! Под «больного» держат на нарах, спят рядом, как никак лишняя пайка... А это опять, куда ни глянь, зараза страшная... Вот такие дела... И жизнь вот такая...»— под неспешные мысли руки привычно смастерили повязку из разодранной простыни.
— Ты, бля? Не корова же перед тобой! — морщась от боли, пострадавший отступил назад, и единственный уцелевший глаз просверлил Перепелкина. — Давай, что бы чисто все было! Без туфты!
В это время Витюхин, оставляя грязные водянистые следы на полу, подошел к дощатому настилу громко именуемому операционным столом и боднул шевелюрой в сторону покойника:
— А это, кто у тебя?.. — Нагнулся, стараясь получше рассмотреть, и шарахнулся обратно. — Так это ж... товарищ Берц!!!
