Катя показала Мише язык, но ничего не сказала.
– А ты как кто будешь сражаться? – спросил Михееву густо покрасневший после слов Миши Валера.
– А я просто буду сражаться, – усмехнулась Катя.
– До последней капли крови, – прошептал Миша, и Марина вздрогнула.
Все замолчали, а потом начали торопливо прощаться и разбегаться кто куда. А Марина всё стояла на месте, словно понимая, что она должна уйти последней. Двенадцатой. Разве это не её любимое число?
И вот на дорожке к подъезду остались только она и Миша.
– Ну пока, – сказала Марина и повернулась к двери, но Миша поймал её за руку.
– Подожди, – сказал Лосев. – То, что Катя сказала, это правда. Ты мне действительно очень нравишься. Прости, я должен был сказать, потому что завтра мы будем стражами. И прости меня, если сможешь, за то, что я сделал.
– Что сделал? – Сердце Марины бешено заколотилось. Никогда ещё ни один мальчик не говорил ей о своих чувствах. Их с Васей часто дразнили женихом и невестой, но это было совсем другое. – Миша, – она споткнулась на имени, но быстро взяла себя в руки, – Миша, почему, когда я согласилась стать стражем, ты вдруг стал таким… несчастным?
– Потому что я сволочь! Я так хотел, чтобы ты стала стражем, чтобы была рядом, чтобы заметила меня, что забыл, к чему это может привести.
– А к чему это может привести? – Марина поёжилась.
– Мы завтра все можем погибнуть, – сказал Миша. – Не понарошку, а на самом деле погибнуть. Я так запрещал себе думать об этом, что действительно забыл, насколько всё это серьёзно. Вот Женя наверняка об этом не забывал. А я просто трус и жалкий эгоист, но это очень тяжело – целый год думать, что однажды вновь начнётся сражение. Но ни это и ни то, что ты мне нравишься, очень нравишься, меня не оправдывает.
Миша отпустил руку Марины и ушёл.
А Марина побежала к себе, сердце её стучало так громко, что мешало дышать. Теперь она верила Мише, верила, что она ему действительно небезразлична. И это пугало и окрыляло одновременно.
– И где это ты была столько времени? – напустилась на Марину бабушка.
– На занятиях драмкружка, – вздохнула Марина, прижимая к себе книгу и две толстые тетради.
– И что ставите? – подозрительно поинтересовалась бабушка.
– «Двенадцать месяцев», – без запинки отрапортовала Марина, словно заранее готовилась к этому допросу. Её глаза сияли. Ей хотелось крикнуть: «Бабушка, о чём ты спрашиваешь? Разве это имеет значение? Я нравлюсь Мише, вот что главное!» Но Марина не могла это сказать, как не могла сказать и то, что она страж. Только на этот раз была виновата вовсе не немота. Марина даже сама не знала, в чём причина, просто не могла она в таком признаться – и всё тут. Это было только её – личное, взрослое. А здесь, в этой квартире, взрослой Марину никто не считал.
