— За соседним столом полно места, сэр, — сказал официант.
— Мне и здесь хорошо, — раздраженно огрызнулся Уиллис.
Его сосед недоуменно уставился на официанта, тот ответил ему взглядом, говорившим: «Чокнутый, что поделаешь» — и протянул Уиллису меню. Тот рассеянно заказал седло барашка с картошкой и желе из красной смородины и вперил взгляд в спину Бредона.
— …очень хороша сегодня, сэр, — донесся до него обрывок фразы официанта.
— Что?
— Цветная капуста, сэр, очень хороша сегодня, — невозмутимо повторил официант.
— Как хотите.
Соломенная мужская шевелюра и элегантный желтый дамский берет придвинулись близко друг к другу. Бредон достал из кармана какой-то маленький предмет и показывал его девушке. Кольцо? Уиллис напряг зрение…
— Что будете пить, сэр?
— Лагер, — наобум выпалил Уиллис.
— «Пилснер», сэр, или «Барклай»?
— «Пилснер».
— Светлое или темное, сэр?
— Светлое… темное… нет, я имел в виду светлое.
— Большую светлого «Пилснера», сэр?
— Да. Да!
— В кружке, сэр?
— Да. Нет. Черт! Несите, в чем угодно, только чтобы отверстие сверху было.
Казалось, вопросам о пиве не будет конца. Между тем девушка взяла предмет и что-то с ним делала. Но что? Господи, что?!
— Картофель жареный или молодой отварной, сэр?
— Молодой.
Официант, слава богу, наконец ушел. Бредон взял Памелу за руку… Нет, он перевернул предмет, лежавший у нее на ладони. Женщина, сидевшая напротив Уиллиса, потянулась за сахарницей — нарочно, как он счел, чтобы закрыть ему обзор. Потом снова отодвинулась. Бредон продолжал рассматривать предмет.
Рядом с Уиллисом появился большой сервировочный столик с блюдами, накрытыми серебряными крышками. Официант поднял первую крышку — аромат жареного барашка ударил в нос.
— Прожарить еще, сэр? Или вы предпочитаете с кровью?
Господи милостивый! В этом месте могут уморить бесконечным предложением услуг! Как отвратительна была ему эта баранина! Как омерзительны эти круглые желтые картофелины, которые официант продолжал накладывать ему в тарелку! Как противно выглядели комки цветной капусты! С тошнотворным отвращением ткнув вилкой в нежнейшую во всем Лондоне баранину, Уиллис почувствовал ледяную тяжесть в желудке, а его ноги свело судорогой.
Ненавистный обед тянулся и тянулся. Возмущенная пара за его столом, покончив с крыжовенным пирогом, демонстративно удалилась, не дожидаясь кофе. Теперь обзор стал лучше. Объекты его наблюдения смеялись и оживленно болтали. Во внезапно наступившей тишине до Уиллиса отчетливо донеслось несколько слов, произнесенных Памелой:
